Первый комический актер делает многозначительную паузу.

– Ну, а что, если это наш душевный город? Побываем теперь же в безобразном душевном нашем городе, – взывает первый комический актер, – который в несколько раз хуже всякого другого города, в котором бесчинствуют наши страсти, как безобразные чиновники, воруя казну собственной души нашей!..

Михаил Семенович Щепкин, для которого предназначалась главная роль в «Развязке», прочитает пьесу и напишет Гоголю:

«Не давайте мне никаких намеков, что это-де не чиновники, а наши страсти. Нет, я не хочу этой переделки; это люди, настоящие, живые люди, между которыми я взрос и почти состарился… Нет, я их вам не дам, пока существую. После меня переделывайте хоть в козлов, а до тех пор не уступлю вам даже Держиморды, потому что и он мне дорог!»

Но, пожалуй, и не дойдет до Гоголя предостерегающий голос. Взор его устремлен к небу: пусть в Русской земле что ни есть, от мала до велика, стремится служить тому же, кому все должны служить. К верху! К верховной вечной красоте! Этими словами заканчивалась «Развязка».

Покидая Франкфурт, душевно простился Николай Васильевич с Жуковским. Василий Андреевич отпускал дорогого гостя неохотно. Никогда еще не был так душевно близок ему Гоголь новыми своими мыслями.

А странник, стремившийся в Италию, снова проехал многие города, даже в Риме не задержался. Проехал его, как почтовую станцию. Теперь, из Неаполя, когда будет божье указание, он отправится в святую землю.

Между тем вокруг еще не вышедшей в свет «Переписки» уже завязывалась кутерьма. Ее начал старый друг Гоголя Аксаков. Чем больше узнавал он о содержании печатавшейся в Петербурге книги, тем яснее утверждался в мысли: «Остановить! Спасти Гоголя от позора!»

Сергей Тимофеевич написал Плетневу:

«Вы, вероятно, так же, как я, заметили с некоторого времени религиозное направление Гоголя, впоследствии оно стало принимать характер странный и наконец достигло такого развития, которое я считаю если не умственным, то нервным расстройством… Неужели же мы, друзья Гоголя, спокойно предадим его на поругание многочисленным врагам и недоброжелателям?»

Петр Александрович прочитал письмо и снисходительно улыбнулся: помешать Гоголю в его желании стать истинным христианином?

Как и прежде, часто молился Петр Александрович о Николае Гоголе, но молитвы не могли вытеснить главной мысли: готовится благодаря Гоголю великое торжество для благомыслящих. Вот этого не может понять старик Аксаков.

Петр Александрович ответил Аксакову коротко: «Порука нам – Жуковский, который одобрил все намерения Гоголя».

Гоголь по-прежнему жил в Неаполе; на душе у него было светло: бог все устроит премудро. Только не мог избавиться Николай Васильевич от бессонницы. Во сне или наяву привиделось ему, что как исполин стоит он перед всей Россией, и внемлют ему города и веси, и каждый устремляется на путь спасения, возвещенный им. Потом он видел себя у гробовой черты и, изнемогая, повторял:

– Соотечественники! Страшно!

Редакция «Современника» дает торжественный обед в квартире Панаевых. По рукам ходит свежая журнальная книжка: «Современник. Литературный журнал, издаваемый с 1847 года И. Панаевым и Н. Некрасовым, под редакцией А. Никитенко».

Виссарион Григорьевич Белинский поглядывал на первенца с нежной любовью. «Современник» добирал вторую тысячу подписчиков – огромный успех для журнала, если уже при рождении он приобрел столько друзей.

В то время, когда сотрудники «Современника» сидели за праздничным столом, радушной хозяйкой которого была Авдотья Яковлевна Панаева, первую журнальную книжку «Современника» нарасхват брали в петербургских кофейнях, ее уже получили столичные подписчики.

Для всех было несомненно: читатели связывают будущее журнала с именем Виссариона Белинского.

Белинский поместил в первом номере обзорную статью «Взгляд на русскую литературу 1846 года». Он назвал свой обзор внутренней программой журнала. Программу с полным основанием можно было назвать и творческой и политической. О будущем России говорил автор.

Славянофилы начисто отрицали реформы Петра I. Они тянули Россию в Московию. Белинский отвечал: дело не в том, что будто бы пагубны были для России петровские преобразования; дело в том, что Россия вполне исчерпала и изжила их.

Читатели без труда доскажут авторскую мысль: исчерпан и изжит весь существующий в России государственный правопорядок.

Отсюда следовал непреложный вывод статьи: настало время для России развиваться «самобытно из самой себя».

Разумеется, это не значит «самобытно» пятиться к допетровским временам, как предлагали славянофилы. Жизнь народа не утлая лодочка, которой каждый может давать произвольное направление легким движением весла. Смешно думать о таком вмешательстве в исторические судьбы. Но есть и другая опасность для самобытного развития России. Пора, утверждал Белинский, оставить дурную привычку довольствоваться словами и европейские формы и внешности принимать за европеизм.

Белинский печатно сформулировал мысли, которые высказал он в спорах с западниками. Западники преклонялись перед Европой, перед европейскими формами государственной и общественной жизни, не видя за внешними формами европеизма коренных социальных его пороков.

В последнее время точка зрения западников была доведена до крайнего предела.

Виссарион Белинский в биографии Кольцова назвал его поэтом русским, национальным и в ярких национальных чертах творчества поэта видел его великое достоинство. Против этого выступил молодой критик Валериан Майков, сменивший Белинского в «Отечественных записках». Майков считал, что национальность выражает все, что есть в народе неподвижного, грубого, ограниченного. Заслуга великих людей в том и заключается, что они идут против своей национальности, борются с ней и побеждают ее. Молодой критик противопоставлял национальному общечеловеческое. Истинная цивилизация – одна, писал он. Отсюда следовал прямолинейный, далеко идущий вывод: России надобно усвоить европейскую цивилизацию, ее готовые формы.