«Это предисловие внушает живые опасения за авторскую славу в будущем (в прошедшем она непоколебимо прочна) творца «Ревизора» и «Мертвых душ»; оно грозит русской литературе новою великою потерею прежде времени…»

Вывод мог бы показаться поспешным, если бы в те самые дни, когда вышел первый номер «Современника», в Петербурге не появилось объявление о продаже книги «Выбранные места из переписки с друзьями». А Виссарион Белинский был хорошо осведомлен о содержании новой книги Гоголя.

…Парадный обед, устроенный редакцией «Современника», шел к концу. Многие уже разъезжались. Наиболее близкие из сотрудников разбрелись по группам. Речи стали свободнее.

– Не удивлюсь, – говорил Иван Иванович Панаев, – если объявят «Переписку» Гоголя новым евангелием. – После всех произнесенных тостов он был заметно под хмельком.

– Рано собрались торжествовать столпы благонамеренности, – взял слово Белинский. – Не понимают, что прежние сочинения Гоголя давно стали народным достоянием, а ныне приобретут новую силу. Не властен над ними и сам Гоголь. Вот это и должно сказать читателям о злополучной «Переписке». – Белинский приостановился. – Горестно и страшно за Гоголя! Видит бог, как я его любил!.. Но борьба есть борьба, – заключил он. – Борьба за великие создания автора «Мертвых душ» и «Ревизора» будет продолжаться отныне, независимо от того, что думает о них сам Гоголь.

– И даже независимо от того, что думает по этому поводу редактор «Современника» профессор Никитенко? – Иван Сергеевич Тургенев, только что увлеченно беседовавший с Авдотьей Яковлевной Панаевой, принял солидную позу. – А почему же, – говорил он, подражая Никитенко, – наши писатели-юмористы, – Тургенев все больше входил в роль, – видят и Чичиковых, и ноздревых, и собакевичей и не видят других чиновников, других помещиков, выражающих прекрасные качества нашего народа? Почему? – Иван Сергеевич иронически повторял статью Никитенко, опубликованную в «Современнике».

Увы! Профессор Никитенко использовал свои редакторские права: «Современник» вынужден был уплатить тяжкую дань. Но не успел ответить Тургеневу Белинский, как комический экспромт Ивана Сергеевича получил неожиданное продолжение.

– Тургенев? – удивился Иван Иванович Панаев, будто только сейчас его увидел. Винные пары действовали на него все заметнее. – Да знаете ли вы, Тургенев, как хвалят вас за «Хоря и Калиныча»?

Панаев говорил правду. Хотя был напечатан в «Современнике» собственный его роман, сенсацией для читателей оказался именно «Хорь и Калиныч».

– Быть Ивану Сергеевичу замечательным писателем… коли реже будет покидать отечество! – отозвался Белинский.

– Помилосердствуйте, Виссарион Григорьевич! – оправдывался Тургенев, – Работаю для «Современника», не щадя сил! – Как же было признаться, что совсем недавно он написал Полине Виардо: «Надеюсь в январе присутствовать на ваших гастролях в Германии». Январь наступил. Ивану Сергеевичу очень хотелось переменить разговор. Его выручил Панаев.

– За «Современник»! – снова провозгласил Иван Иванович, разливая вино. – За редакцию и всех сотрудников, настоящих и будущих!

А Федор Михайлович Достоевский так на праздник и не пришел. Может быть, обиделся на отзыв о себе, данный Белинским в обзоре литературы 1846 года? Белинский, правда, находил в «Двойнике» бездну ума и художественного мастерства, но одновременно считал, что фантастическое содержание «Двойника» может относиться скорее к домам умалишенных, чем к литературе.

Суровый отзыв был понятен: в то время, когда Гоголь, великий поэт действительности, сходил с поля битвы, было особенно важно вернуть Достоевского к темам общественно значимым. Но не был услышан предостерегающий голос Белинского.

– Тургенев! Где Тургенев? – опять вспомнил Иван Иванович. Но, к великому его удивлению, Тургенева за столом уже не было. – Да ведь он только что со мной разговаривал! – все больше недоумевал Иван Иванович.

Панаев так и не заметил, как столовая, в которой был накрыт праздничный стол, опустела.

Авдотья Яковлевна и Некрасов вышли провожать Белинского.

Иван Иванович сидел у стола и чего-то ждал. Он поднял было голову на шорох легких шагов. Но вошла горничная и занялась приборкой.

Панаев по-прежнему сидел у стола, стараясь вспомнить что-то очень важное. Еще раз налил вина.

– За ваше здоровье, Иван Иванович!..

Шум вокруг «Переписки» Гоголя увеличивался. Плетнев написал автору в Неаполь:

«Совершилось великое дело: книга твоих писем пущена в свет. Она, по моему убеждению, есть начало собственно русской литературы. Все до сих пор бывшее мне представляется, как ученические опыты на темы, выбранные из хрестоматии. Ты первый со дна почерпнул мысли и бесстрашно вынес их на свет. Будь непреклонен и последователен. Что бы ни говорили другие – иди своей дорогой…»