— Ладно.

Пауза. Потом мой вопрос:

— Что с кодексом?

— С кодексом?.. Не знаю… — Мишка остановился, потом вдруг затараторил, — не знаю, не знаю… ничего пока не знаю — не получается ничего.

— Они не выходят у тебя из головы, да?

— Ничего подобного.

Но мне все же показалось, что Мишка не вполне искренен сейчас. И тотчас он смягчился (словно потому, что почувствовал мои подозрения):

— Ну, я думаю о них немного, да. Конечно, думаю… но кодекс не получается просто потому что… да как-то тяжелее идет — вот и все.

— А что именно не так? — осведомился я, — в чем загвоздка?

— Масса загвоздок, масса. Но ты мне ничем не поможешь, поверь. Просто не мешай, и я постараюсь разрешить их до завтра. Если ты, конечно, хочешь, чтоб я выступил на собрании, — последнюю фразу Мишка прибавил даже с досадой.

Все же к полудню следующего дня состояние Мишки заметно улучшилось — он хотя бы был уже совершенно спокоен, все повторял, что «вчера у меня не выходило — это да, но сегодня… не то, чтобы даже на лад пошло, но, во всяком случае, большинство статей я сумел завершить», — говоря это, Мишка стоял посреди комнаты в позе оратора.

Я, однако, не мог избавиться от впечатления, будто она ненатуральна.

Сильно ли я досадовал своим открытием — а вдруг Мишка все же спасует, не станет выступать на собрании? Нет, должен признать, что для меня оставалось важным одно — чтобы все это предприятие имело какой-то исход, и поскорей бы уж. «Тогда мы, наконец, сможем сосредоточиться на Предвестниках табора — разработаем план наступления». (Вряд ли я всерьез собирался ему следовать и предпринимать какие-то шаги в действительности, но я верил и убеждал себя, что собираюсь и ни за что бы в тот момент не признался, что как дойдет до дела…).

А что если Мишка провалит свое выступление на собрании и после этого не согласится уже ничего предпринимать — ни в каком направлении? Что если он скажет нечто, вроде: «Макс, у нас громадные проблемы с государством, фундаментальные. Как мы сможем противостоять Предвестникам табора, если у нас нет твердой основы? Сам подумай!» Тогда я возражу ему: «Ты же говорил о завоевании авторитета — вот давай и завоюем, изгоним Предвестников табора». Стало быть, я в каком-то смысле займу позицию Сержа; и Мишка предложит мне нечто вроде того, что и Сержу вчера предложил: «Разработкой плана занимайся сам, а когда он будет готов, я ему последую».

Этого я боялся больше всего — я тогда оставался в полном одиночестве.

«Ладно, разберемся как-нибудь по ходу, — в конце концов, мысленно махал я рукой и успокаивал себя, — сейчас надо, чтобы все прошло, а там видно будет».

Все эти цепочки мыслей, опутывавшие мой мозг, не означали, впрочем, что я охладел к идее тропического острова. Что я воспринимал теперь Мишкину «теорию государства», как какую-то помеху; просто мне быстрее хотелось сосредоточиться на Предвестниках табора. По моему разумению, на самой серьезной угрозе.

В то утро я не выдержал лишь однажды — попытался завести с Мишкой разговор о Предвестниках табора, не смотря на обещание оставить его на время. Это было нечто, вроде: «Слушай, а помнишь там, на поляне…» — но он в ответ только отмахнулся.

Мне стало неприятно. Но я благоразумно призвал себя успокоиться и ждать.

Серж, Пашка, Димка, Олька — все уже поджидали нас возле нашего участка, когда мы вышли.

— Мы уже вас обкричались! Куда вы запропастились?

— Уже 12:15 — собрание в самом разгаре!

— Кодекс сделал?

— Пора идти!

— А речь-то, речь подготовил?

Кому принадлежали эти реплики? В моей памяти отражается теперь только одно: Олька до того, как мы пришли на эстакаду за воротами, — именно там проходило собрание садоводов, — вообще не произнесла ни слова; по-прежнему ее занимали какие-то сторонние мысли. «Она потеряла интерес к Мишкиному предприятию! — пронеслось в моей голове; но тут же я возразил себе. — Н-нет, дело не в этом все-таки… в чем-то еще».

И если бы не окружающая суета, я придал бы этому странному Олькиному состоянию еще больше значения, нежели вчера, а возможно, и попытался бы даже докопаться, в чем причина, но… да, все вокруг были слишком взбудоражены, и я быстро забыл об Ольке.

Мишка, озадаченно взявшись за подбородок и сев на корточки, принялся объяснять, что речь он подготовить не успел, да она и не нужна, — лучше уж он постарается сказать экспромтом; а потом прибавил еще:

— На кодекс-то я, конечно, буду опираться, — он тряхнул тетрадью; затем положил ее на колено и принялся задумчиво чертить мизинцем круг на земле.