Гройсшлемазлин стал наблюдать за вошедшим на остановке постоянным и хорошо знакомым ему пассажиром-верианином в вязаной кипе и очках, хотя заранее хорошо знал все его действия, Вот тот положил свой рюкзак и около пяти или шести нейлоновых мешочков на сиденья. Поколупался в кармане и извлек седьмой мешочек, в который был завёрнут восьмой. Из последнего он достал автобусную карточку и всей своей худой долговязостью двинулся отмечаться у шофёра. Затем вернулся, сел лицом к остальным пассажирам автобуса и, зверски прошебуршав всеми мешочками, извлёк из них синюю бутылку с водой и красную помидорину. Посапывая длинным носом, он обречённо ел и запивал, брызгая помидорным соком на свою чёрную куртку и мелькая окольцованной золотом женатой рукой, вплоть до остановки, где, быстро схватив весь личный багаж, выпал из автобуса, как парашютист из самолёта.

Он сошёл, а Леонид подумал:

– Боже, и ведь так почти каждый день, из года в год! И неожиданно:

– Жениться бы. А потом, чтобы утешиться:

– В конечном итоге, жизнь – это «только промежуток краткий» между двумя смертями.

Из-под земного шара по всему горизонту, как аппетитная хлебная корочка, набухал коричневато-оранжевый рассвет. В небе дрожала озябшая от прохлады утренняя звезда, которую едва не задевали крылами взлетавшие самолёты. Их крестообразные туловища метали в пространство пронзительные взоры вспышек и светились синими, красными, жёлтыми огоньками, отчего казались полупрозрачными…

Три маленьких человечка упоённо спали в сиденьях автомобиля, ничего не ведая обо всех этих чудесах…

Куда же мы выехали в такую рань?.. Ну конечно, к морю. И не к простому, а к Чермному, вернее к Красному, прозрачно-сказочному…

…Вот уже показалась полупустыня, чем-то напоминающая далёкую детскую загадочную степь…

…А вот и началась самая настоящая пустыня… В этот момент я почувствовал чей-то внимательно-сонный и таинственно-вопрошающий взгляд. Скосив немного глаза, я всё понял: это была только что проснувшаяся и уже вся вопросительная Эльчушечка.

– Саба, а какое имя у этого чудовища, что по фамилии НиДниБай?

То ли приснилось малышке что-то? То ли вспомнила болтовню бывшего жильца, которой я не очень-то придавал значения: мало ли что бывает?

– НиЧ, – сказал я, – его зовут НиЧ.

– НиЧ?

– Да. А что тут удивительного? Если уж НиДниБай, то непременно НиЧ.

– А-а-а… – промолвила Эльчуня, надолго задумавшись…

И потом, к моему беспокойству почти полторы минуты молча, мы продолжали по пустыне свой весьма длительный путь. Путь, целью которого была прозрачная сказка…

– Но ты изменился, приятель.

– Постарел, верно.

Василий Андреевич ткнул Леольhя рукой в грудь.

– А я тут знаешь, с кем недавно виделся? С Львом Геннадьевичем.

– С Вассером, что ли?

– С этим врейцем, с этим. Потонул совсем старик. Наркотой колется…

– Не может быть!

– Может быть, может быть. И не такое бывает…

Нежидов переключил тему.

– Как тебе новые порядки?

– Какие порядки? Бардак один…

– Не скажи. В конце концов, даже в мусорном баке есть свой порядок.

– Однако мои философские убеждения неизменны. «Возлюби ближнего твоего, как самого себя», будет верно всегда.

Василий Андреевич, приблизил к Леольhю свои царские усики так, что почувствовался запах дорогого коньяка, и тихо сказал:

– Знаешь, иногда очень трудно отличить философскую концепцию от упрямства. Ближних-то – раз, два, и обчёлся.

Он налил себе ещё рюмку.

– Слыхал про Дарусанова? Говорят, обзавёлся какой-то сепаратисткой оппозицией в Сибири… Ох погибнет парень, ох погибнет!..

Когда стакан, завёрнутый в алюминиевую фольгу, был благополучно раздавлен, начались пляски. Дамы трясли своими роскошными задами, а кавалеры шаркали ногами. Непонятно было, чему все радуются: то ли успешно раздавленному стакану, то ли тому, что жених и невеста стали мужем и женой, то ли просто жизни и предстоящей выпивке с закуской…

Часть пола стала оседать, и когда она совсем упала, пары и одиночки посыпались вниз, на первый этаж. Могло бы погибнуть много людей… Но не будем – о грустном, потому что, слава Богу, на этот раз, никто не погиб… После того, как убрали мусор и упавших людей, танцы и свадьба продолжились…

Леонид Гройсшлемазлин сидел в центре частично провалившегося зала на торжественном стуле и, отряхивая извёстку со своего чёрного с жёлтыми пупочками жениховского костюма, смотрел, как друзья поздравляют и тискают (в основном мужчины) его всю в белом теперь уже жену, Стефочку. Мысли в голове молодого мужа были совершенно дурацкие, ни на йоту не адекватные торжественности момента. К примеру, он вдруг вспомнил, как перед эмиграцией из СС сдавал анализы то ли на СПИД, то ли на что-то банально-венерическое. Врачиха (тоже вся в белом) безоговорочно приказала Гройсшлемазлину снять трусы. Когда это произошло, она самым внимательнейшим образом осмотрела гройсшлемазлинский член и все входящие в его комплект принадлежности и затем ещё более безоговорочно повелела взять осмотренного рукой за головку и держать горизонтально. От холода и страха Гройсшлемазлин был послушен, как труп в морге. Он крепко, ибо так внушила ему врачиха, держал и натягивал объект, отчего последний превратился в телесно-коричневую вытянутую тряпочку с розовым набалдашником. Но когда эскулапиха подошла к таковому с каким-то жутким инструментом и попыталась взять мазок, подопытный инстинктивно отдёрнул свой важнейший орган. Так повторилось множество раз. Наконец, врачиха засмеялась, махнула рукой на конец и отпустила Гройсшлемазлина, дав весьма положительную справку. Замёрзший, опозоренный и взволнованный он помчался…