Боюсь темноты, когда открыто окно, больших собак, мух, если они летят прямо в лицо. И когда мама плачет – боюсь. Оля сказала, что из меня защитник хреновый.

Хреновый – это никакой. Но щиплющий. Когда я в защите, сразу щиплет в носу и в глазах. Все думают, что я собираюсь плакать. А я и собираюсь.

Получается, что я и защищаю, как хрен, и плачу, как хрен.

В нашем городе в хрен добавляют свеклу. И он – в банках когда – очень красивый, ярко-фиолетовый. А в их городе не добавляют. У них хрен белый и скучный.

А Оля сказала: «Запомните: вы чужие, вам ничего нельзя! Ведите себя там…» – и заплакала. Котя тоже заплакал, чтобы Оле было удобно говорить свои плохие слова.

А я тогда сказал: «Чужие – это не значит ненужные».

Меня «та другая бабушка», Катя моя, так научила.

Чужие иногда очень даже нужные. Машинки, например, коньки роликовые или мыльные пузыри.

А первого сентября мама отвела меня в школу в этом их холодном городе. Мамин-не-муж сказал, чтобы я называл его так, как мне нравится. Я спросил: «И город переменит тогда свое имя на мое?» А мамин-не-муж сказал, что имел в виду себя, потому что города в наших отношениях совершенно лишние.

Мне никак не нравится. Мне никак не нравится его называть.

Оля называет его кобелем. Кобель – это муж суки. А этот – ничей не муж. Но получается, если он женится на маме, то мама будет сукой. Правильно?

Неправильно! Оля дала мне по губам. Не до крови. Просто она меня так готовила к ремню и помойке. «Привыкай теперь, тренируйся», – сказала.

Котя называет его Шреком. Хотя Шрек – добрый, а этот еще неизвестно какой. Скорее всего, злой.

Мама называет его Зайчик. А раньше зайчиком она называла меня.

Еще у него есть имя и отчество. Как у нашей учительницы. Но другое.

Учительница сказала, что наша жизнь теперь изменится. И мама так сказала. Учительница сказала, что мы научимся писать, читать и считать. И очень повзрослеем.

А я поднял руку и сказал, что уже умею. И спросил, можно ли мне уйти. А лучше даже уехать. Я пообещал, что обязательно вернусь, когда все другие дети тоже научатся. Но другие дети сказали, что умеют еще лучше писать, читать и считать.

Я спросил: «Зачем мы тогда все здесь сидим?»

А учительница сказала: «Умный ты очень, как я посмотрю».

Слова – хорошие. Я их записал в тетрадку, чтобы показать маме. А учительница сказала, что писать без спроса нельзя. И что я все испортил.

Их новый город я рассмотреть не успел. Но он все равно мне не понравился. И не понравится никогда. Пусть тут хоть три Пушкина сидели в своих лукоморьях.

Раньше я думал, что «Лукоморье» – это марка машины. Американской, наверное. А теперь мне все равно.

Зато у мамы будет еще один мальчик. Он родится, а потом, еще через четыре недели, будет Новый год.

Мальчик нам всем будет как подарок. Мы с Котей должны будем его любить, потому что он наш брат.

Мамин-не-муж сказал, что мальчика назовут Владимиром. Вовкой. А Котя сказал, что лучше бы Дияром, в честь его друга. А этот, мамин-не-муж, обиделся и ответил: «Когда своих родишь, назовешь, как хочешь!» А Котя ему: «Мужчины детей не рожают!» А этот: «Спасибо, что сообщил!» А Котя: «А я еще много чего знаю!» А этот: «Ну и сиди молча!»

Это мы в машине ехали. Мамин-не-муж был за рулем. Машина хорошая. Черный «мерседес». Сиденья широкие. Коробка-автомат. Но на дороге надо соблюдать внимательность. Мамин-не-муж соблюдал. А Котя его отвлекал.

Котя просто волновался. Котя, когда волнуется, становится на уши. Оля так говорит. Но не говорит, на чьи именно уши он становится. И вообще. На ушах нельзя стоять.

Оля говорит еще, что Котя – ранимый и тревожный. Ранимый – это когда из раны кровь. А тревожный – это как сирена в пожарной машине.

Олю я предал…

Это случайно совершенно получилось. Но теперь она меня никогда не простит.

Меня, наверное, никто теперь не простит. Было бы, конечно, хорошо, если бы меня наказали и не повели больше в эту школу в их городе. А отдали бы, например, Кате. И я там бы ходил в первый класс… И там бы уже и повзрослел.

Мамин-не-муж – консультант. Это значит, что он дает советы. Потому что он знает, как потратить пять копеек и как заработать десять. Мамин-не-муж все время занят. Он на трубке, как собака на поводке. Это он сам так говорит.