Она росла счастливым, балованным, всеми обожаемым ребенком. Кормление было работой непростой, но в большинстве случаев благодарной. Скотт имел дурную привычку приглашать к нам гостей, не удостоверившись перед этим, что я буду рада компании. Шумное сборище — а сборище, в котором участвовал Скотт, его бывший заклятый враг Синклер Льюис и их третий мушкетер Шервуд Андерсон, неизбежно становилось шумным, — будило малышку. Она хотела, чтобы к ней подошла я, а не няня, которую нанял Скотт, и мне приходилось уходить баюкать дочку. Я слышала, как гости разговаривают и смеются, забыв обо мне, о том, как детский плач превратил меня из души компании в производителя молока. Я любила крошку всей душой, но в такие минуты во мне закипало раздражение.

Скотти не было еще и четырех месяцев, когда мои месячные, которые в каком-то виде вернулись в январе, снова прекратились. Я не могла быть беременна — сестры говорили, что пока я кормлю, можно ничего не опасаться! Но доктор, подтвердив то, во что я не хотела верить, пожал плечами.

— Единственный стопроцентный способ предохранения, — сказал он, — это воздержание. И конечно, нельзя ожидать, что муж будет долго его терпеть. Поздравляю, миссис Фицджеральд, и передавайте Скотту мое почтение.

Следующие пару недель, пока мы планировали поездку в Нью-Йорк, чтобы повидаться с друзьями и отметить премьеру «Прекрасных и обреченных» 4 марта, я держала новости при себе, но мысленно возвращалась к ним снова и снова. Я не могла радоваться, и меня это огорчало. Я просто не могла представить, что на первый день рождения Скотти, до которого оставалось еще восемь месяцев, я подарю ей братика или сестричку. Мне была невыносима мысль о том, что меня снова разнесет. Я терялась в безрадостных раздумьях о бессонных ночах и измученной молоком груди, не могла даже подумать о том, как — даже с помощью нянечки — справлюсь с двумя чудесными, но беспомощными и требовательными существами. Я мечтала о теле, которое было у меня до беременности, и начала потихоньку отучать Скотти от груди, готовясь к двухнедельной поездке в Нью-Йорк.

Можете судить меня со всей строгостью — видит Бог, я провела за этим все последующие годы, — но я решила воспользоваться своим правом контролировать свою детородность, как любила говорить Маргарет Сэнгер, и сообщила Скотту о своем решении.

— Я не могу, Део. Сейчас совсем не время. Я буду ужасно со всеми обращаться, если пойду до конца, я точно знаю. Это испортит нам жизнь. Мы только-только встали на ноги. Я не хочу стать фабрикой по производству детей, я так не могу.

Он тоже не хотел подобной жизни.

— Да, хорошо, я понимаю. — И на смену полному ужасу, отразившемуся в его взгляде, когда я сказала, что беременна, пришло облегчение.

Пока мы были в Нью-Йорке, Скотт дал интервью репортеру из «Нью-Йорк Уорлд», который, прочитав рассказы Скотта о феминистках, а теперь еще и роман, хотел узнать мнение Скотта о женщинах в современном обществе.

— Я считаю, что просто любить и делать это хорошо — достойная работа для любой женщины, — заявил Скотт. — Если она содержит дом в порядке и хорошо выглядит, встречая мужа с работы, любит этого парня, помогает ему и вдохновляет его, думаю, такая работа будет для нее настоящим спасением.

На этом месте я выскользнула на улицу и отправилась на прием к врачу, который, как я слышала, надежен и неговорлив и помогает с любыми «женскими проблемами». Он дал мне те самые маленькие желтые таблетки, от которых я когда-то отказалась.

Неделю спустя Скотт растолкал меня с криком:

— Придумал! Зельда, ты не поверишь! Я все понял во сне! — Он включил лампу и схватил с прикроватной тумбочки блокнот и карандаш. — Это гениально. Клерк, который хотел раньше быть почтальоном, тешит себя напрасными иллюзиями, будто станет президентом…

Мне казалось, это Скотт тешит себя напрасными иллюзиями.

— Три акта, — объявил он, царапая что-то в блокноте. — Бродвей будет в восторге!

Я все еще терла глаза, пытаясь развеять сонливость.

— Мы сколотим на этом состояние! Мне больше не придется писать беллетристику, чтобы заработать на жизнь. — Он швырнул блокнот на тумбочку. — Прощай, «Сатедей ивнинг пост»! Прощай, «Херст»! С успешного шоу на Бродвее нам еще много лет будут идти отчисления. Я стану миллионером еще до тридцати, Зельда. — Он выпрыгнул из кровати и снова схватил блокнот. — Конечно, нам нужно будет снова переехать в Нью-Йорк… Засыпай, дорогая, увидимся утром.

Однажды в конце марта, когда я вернулась с собрания Женского комитета по модернизации Сент-Пола, няня, которая настаивала, чтобы мы звали ее Няней, встретила меня у двери со Скотти на руках. Я потянулась за малышкой, но няня, фыркнув, не отдала мне дочь и сказала с жестким норвежским акцентом:

— Вам сообщение от мистера Гарольда Обера.

— Мне? Вы, наверное, имели в виду — для мистера Фицджеральда?

— Нет, — обиделась она. — Я не делаю такой ошибки. Номер написан в блокноте, — она указала мне на салон с таким видом, будто отсылала меня в свою комнату, хотя и была всего на год старше.