В тот день мы познакомились с его женой Хэдли. Когда она встретила нас в дверях, ее внешность шокировала меня не меньше, чем кошмарная смрадная лестница, по которой мы только что поднялись. Я представляла себе кого-то нахально-очаровательного, как Сара Мэйфилд, или знойную соблазнительницу вроде Таллу. Хэдли не походила ни на ту, ни на другую и ни на кого из тех женщин, которых ожидаешь увидеть рядом с красивым, полным сил мужчиной.

Говоря откровенно, она была обычной простушкой. Темные волосы, невнятная стрижка — подозреваю, когда-то они были коротко обрезаны, как у меня. Поверх серой блузки и длинной шерстяной юбки более темного оттенка она повязала передник. Ее туфли были похожи на те, что я видела на крестьянках, бредущих по булыжным аллеям с тюками одежды на спине. Круглое и словно мальчишеское лицо украшала искренняя улыбка и теплый взгляд. Она мне сразу понравилась.

Хэдли говорила о Гертруде Стайн:

— Мы сделали ее крестной нашего Бамби. И к Тати она тоже была очень добра. Ее отзывы очень воодушевили его.

— Ты дал ей почитать свои работы? — удивился Скотт.

Меня скорее удивило, что Хэдли называла Хемингуэя «Тати». Конечно, у меня тоже имелось для Скотта ласковое прозвище, которое могло показаться странным, но поэтому я никогда и не использовала его на публике.

«Тати, — подумала я. — Как странно».

Мы передавали по кругу незатейливые фарфоровые миски с картошкой, горошком и кусочками говяжьего рагу.

— Конечно, я дал их ей почитать, — ответил Хемингуэй. — Ни у кого нет такого острого взгляда, как у Гертруды. И такого острого ума.

Скотт был настроен скептически.

— Ей пятьдесят, она никогда не была замужем и еврейка до мозга костей, да? Не похоже, чтобы она разбиралась в современной прозе. Но полагаю, мне придется поверить тебе на слово.

— Это правда, — кивнула Хэдли. — Она испокон веков устраивает салон для художников и интеллектуалов по субботам. Все происходит у нее в доме, а это настоящая художественная галерея. Вам обязательно надо посмотреть.

— Удивлен, что вы там еще не были, — добавил Хемингуэй. — Так, решено: сегодня же вечером пойдете с нами. Уверен, она будет рада. Лучше не откладывать на завтра, а, Фицджеральд?

— Я готов ко всему.

— Это я слышал. Не хочешь побоксировать? — спросил он, и я усилием воли не закатила глаза. — Ты когда-нибудь был на ринге?

Гертруда Стайн, женщина, что называется, внушительных форм, обладала гладкой кожей и невыразительным лицом, на котором выделялся только взгляд, ясный, смешливый и мудрый. Мне сразу вспомнилась древняя мама тети Джулии, Мамаша Клио, которую я знала еще в раннем детстве. Мамаша Клио, наполовину гаитянка, наполовину африканка, имела самую сморщенную кожу, какую я когда-либо видела. Прожила она долго, лет сто, по-моему. Она знала и могла рассказать о жизни и о мире абсолютно все. У Гертруды Стайн были такие же глаза.

— Я о вас наслышана, — обратилась она к Скотту, когда Хемингуэй представил их друг другу в прихожей. — Наш друг Шервуд Андерсон нашел вашу книгу весьма стоящей и прислал ее мне. Многое в ней мне очень понравилось.

Скотт улыбнулся — не той вежливой, втайне снисходительной улыбкой, которой одарял других писателей, считавших себя лучше него, а искренне и радостно.

— Приятно это слышать. — Он словно расцвел.

Мы проследовали за ней в главный зал с высоким потолком и выбеленными стенами, увешанными картинами без рам. Я узнала спокойную и славную «Голову спящей женщины» Пабло, которую нахваливала Сара Мерфи, и его же потрясающий портрет хозяйки вечера, висящий над длинным столом в правом углу зала. Повсюду взгляд натыкался на мраморные, гипсовые и деревянные статуэтки, стоящие на столиках и на полках.

— Присаживайтесь сюда. — Она указала Скотту на кресло возле камина. — Хемингуэй, возьмите стул для себя и дам, Элис принесет нам чаю.

Элис, которую, видимо, мы должны были либо уже знать, либо не замечать, маячила неподалеку.

— Пойдемте за мной, — пригласила она.

Я думала, что мы, «дамы», тоже соберемся у камина, но Элис провела нас мимо в дальний угол зала. Это был уютный уголок с мягким шерстяным ковром, набивной кушеткой и стульями, а также с расписанными вручную китайскими вазами, стоящими на прелестных столиках с витыми ножками, но он был далеко от центра, а я привыкла находиться в гуще событий.

— Пожалуйста, располагайтесь. Я вернусь через минуту, — пропела Элис и ушла.

Должно быть, мое раздражение отразилось у меня на лице, потому что Хэдли прошептала:

— Надо было тебя предупредить. Жены сидят здесь.

— И ты не возражаешь?

Она пожала плечами:

— Я не художница и не писательница. Я не смогу толком поучаствовать в беседе.

Я была и тем, и другим, но ни я, ни Скотт, похоже, не могли обратить на это внимание в гостях у благословенной мисс Стайн.

— Элис — ее сестра? — спросила я.

— Ее… компаньонка, — вполголоса ответила Хэдли.

— О-о… — Я посмотрела на мисс Стайн, пытаясь увидеть в ней объект желания хоть для кого-то, и тем более для другой женщины.

Как раз в эту минуту мой живот снова скрутило, и я позабыла о личной жизни мисс Стайн и о том, считала ли она меня достойным собеседником. Не желая говорить Хэдли о моей проблеме, чтобы она не подумала, будто виновата ее стряпня, я встала.

— Что ж, тогда, надеюсь, ты меня простишь. Было здорово составить тебе компанию, но у меня срочные дела. — Остановившись возле камина, я сказала; — Мисс Стайн, я была счастлива познакомиться с вами, но у меня назначена встреча.