–  Ф-фу-у… - отдувался Герц.
– Все на машине да на машине… ходить разучился совсем. Ты домой?

–  Да. А ты как здесь оказался? Прогулка перед сном?

Борис не стал лукавить.

–  Я с тобой хотел увидеться!
– выпалил он, махнул рукой назад.
– Машину там оставил… тебя подвезти?

–  Зачем?
– удивленно подняла брови Мария Варламовна.
– Отсюда до моего дома недалеко.

–  Ну… понимаешь… люблю я тебя, Маша! Еще со школы. Думал, прошло все, забылось. А получается - нет. Я тебя как увидел вблизи, тогда, в гостях… все внутри у меня огнем загорелось!

–  До сих пор горит?
– усмехнулась Симанская.

–  Горит!
– признался Герц.
– Ни есть, ни спать не могу, Маша, - одна ты перед глазами! Я с Софой поссорился… она к маме ушла и девчонок забрала. Плевать!
– Он резко повернулся и плюнул на белые от снега кусты.
– Слухи ходят, Руслан в Питер уехал. Это из-за той драки?

Она пожала плечами.

–  Дурак мужик! Брось ты его, он тебя не стоит. Жизнь проходит, Маша. У меня дом есть, машина, деньги. Много денег! Только зачем они, если я не могу делать то, что хочу? Махнем куда-нибудь, за тридевять земель? А, Маша?

Она печально покачала головой.

–  Жениться на тебе я не могу, - поник Герц.
– У меня Софа и дети. Но все остальное положу к твоим ногам - деньги, меха, украшения… только скажи! Ни в чем отказа не будет. Заживешь, как царица!

–  Ах, оставь, Боря. Что за представление ты устраиваешь? Мало обо мне сплетен ходит? Костров и так гудит.

–  Маша… - Герц, не понимая, что он делает, в ужасе опустился на колени на утоптанный снег.
– Не губи меня, Машенька… Уедем! Хоть одну ночь проведем вместе, а там… трава не расти! Я тебе… вот… - Он лихорадочно засунул руку во внутренний карман дубленки.
– Подарок приготовил. Возьми!

На ладони Бориса лежал крупный кулон с бриллиантом на цепочке из белого золота.

–  Ты что?
– Глаза Марии Варламовны округлились, лицо ее побледнело.
– Встань, ради бога! Потом будешь меня проклинать, как Чернышев. Да и увидят…

–  Пусть видят!

Из-за ствола толстой липы показалась чья-то фигура.

–  Ба! Господин Герц!
– воскликнул молодой офицер, отряхивая от снега полы шинели.
– Вы ли это? Не ожидал! И на коленях? Не боитесь брюки дорогие испачкать? Небось сотни три «зеленых» стоят? Или больше?

Борис вскочил, мучительно краснея и покрываясь потом; рука с зажатым в ней кулоном безвольно повисла.

–  Вершинин? Ты что - следишь за мной?

–  Маша, - не обращая более внимания на Герца, сказал Сергей.
– Вы решили продать свою любовь этому Иуде? За тридцать серебреников?

Мария Варламовна вспыхнула, побежала прочь, поскользнулась… и упала бы, не подхвати ее сильная мужская рука. Это был Андрей Чернышев.

–  Господи!
– задохнулась она.
– Что вы все здесь делаете? Сговорились?

Она заплакала. Слезы замерзали на ее щеках. У Чернышева на скулах заходили желваки.

–  Кто тебя обидел?
– сквозь зубы процедил он.
– Опять этот щенок?

Майор повернулся и посмотрел, как Герц и Вершинин, жестикулируя, выясняют отношения. Одинокий прохожий шарахнулся от них, перешел на другую сторону аллеи, от греха подальше. Вековые липы стояли в лунном безмолвии, взирая на суету людскую.

–  Выходи за меня, Маша, - сказал Чернышев.
– Руслан уехал, бросил тебя. Он чужак, не наш. Напрасно ты с ним связалась!

–  Будешь меня учить?
– Мария Варламовна вырвала свою руку, сделала шаг назад.
– Это ты ворвался в мой дом, обозвал меня сукой?

–  Прости… сам не понимаю, как я мог. Вырвалось. Больше такого не повторится, клянусь! Но… это произошло у Зориной. К тебе в дом я не врывался.

–  Врешь! Все ты врешь. Уходи… - горько вздохнула Маша.
– Вы мне сердце на части рвете.

–  Выходи за меня замуж, - повторил Чернышев.
– Руслан - чужой, залетный. Он не вернется. Борька Герц на тебе не женится. А Вершинин - мальчишка совсем, птенец желторотый… куда ему? А не отступится, так я его убью!

Он улыбнулся одним ртом, жестко, решительно.

Госпожа Симанская повернулась к нему спиной и пошла по лунной аллее. Ей было жарко под шубкой, несмотря на мороз. Чернышев не стал ее догонять. Пусть подождет напрасно своего Руслана, подумает. Глядишь, и согласится.

Майор был уверен, что Талеев уехал в Санкт-Петербург навсегда. В Кострове ему больше делать нечего.

–  Я дал Руслану Кирилловичу понять, что не видать ему Маши, как своих ушей!
– прошептал он, провожая взглядом ее удаляющуюся фигуру.
– Не видать!