— И это говоришь мне ты, посадник? Моя правая рука. Так на кого я могу опереться, ежели даже ты поешь с киевского голоса?

— Ты не забывай, Ярослав Владимирович, что в Киеве твой отец, который тебя и посадил на этот столец. Отец! Не враг же он тебе.

— Не враг? А это что? — Ярослав схватил со стола грамоту и потряс ею. — Не враг, а собирает рать на меня. Отец называется. Он забыл, что я давно уже не отрок.

— Верно, ты не отрок. Но ты его сын, и, пока он великий князь, ты в его воле, Ярослав. В его, и не в чьей более.

Ярослав трахнул кулаком по столу, так что подпрыгнули и упали чарки.

— Не хочу быть в такой воле, которая вяжет меня по рукам и ногам. Не хочу.

— Тогда рать, — вздохнул посадник. — Нечистому на радость: русские против русских.

Он встал, потянулся за шапкой, лежавшей около на лавке. Увидев, что посадник собирается уходить, Ярослав спросил:

— Так ты и ничего не посоветуешь?

— Эх, Ярослав, разве ты слушаешь моих советов. Я тебе советую, отправляй выход, а ты эвон взъярился, словно тур подраненный.

— Все. Ни одной ногаты Киеву. Хватит.

— Это ты сейчас так говоришь, Ярослав. А как сядешь в Киеве великим князем, по-другому запоешь.

— Не запою, — упрямо отвечал князь. — Ежели стану великим, дам Новгороду вольную.

— Посмотрим, — пожал плечами посадник. — Своя-то калита завсегда на чужую зарится. Увидишь киевскую скотницу, скажешь: тоща — да и подвесишь новгородцам две тыщи, а то, может, и того более.

— Не подвешу.

— Дай Бог, дай Бог. Отец твой, великий князь Владимир Святославич, не Новгородом ли вспоен, вскормлен был, а от дани с него не отказывается. А ты уже в зрелых летах здесь сел, тебе вроде Ростов роднее. Отчего ж будет с Новгорода не потянуть? Эвон, не задумываясь, вятших новгородских людей иссек и не поморщился.

— Я тебе сказал, не я начал, — рассердился Ярослав. — И довольно об этом.

— Как так довольно? — уперся вдруг Константин. — Не ты только перед Новгородом в ответе, я не менее тебя. Ты сидишь тут, обложился варягами, а меня едва в кудельницу только что не спихнули — и все за твой грех.

Константин Добрынич надел шапку и вышел.

— Надо было спихнуть, — проворчал Ярослав. Однако, взяв грамоту Блуда, перечитал ее, задумался. Есть отчего задуматься.

«Эх, пришла б она хоть на день-два раньше, — кряхтел князь, — разве бы затеял я с этими старостами. А теперь что? Полк-то из новгородцев сбирать надо. Вот тут и почешешь потылицу. Выпрягутся славяне после вчерашнего и правы будут. Эх!»

Вечером Ярослав позвал к себе Вячку посоветоваться: что делать? Знал — этот не станет попрекать, что-нибудь присоветует.

— Да, — согласился Вячко, — новгородцы это не скоро забудут. Надо тебе, князь, самому за варягами ехать, их нанимать.

— Нанимать? А на какие шиши? Сколько у тебя в казне?

— Около четырех тысяч. А ежели точно, три тысячи семьсот сорок семь гривен. В Киев-то не посылали, теперь богатые мы.

— Богатые, — усмехнулся Ярослав кисло. — Мне еще два раза по столько надо, чтоб варягов звать.

— Проси у вятших.

— Просить? А как? Знаешь, что они мне ответят?

— Вече припугнуть надо, князь, припугнуть. Скажи, ежели киевляне придут, весь город вдвое-втрое обложат, а то еще и пожгут. Они, наши-то, чай, еще не забыли крещение с красным петушком.

Но после резни в сенях княжеских оказалось не так просто созвать вече на Дворище. Никто из бояр не хотел являться на вече, отговариваясь кто болезнью, кто занятостью, а кто просто уезжал из города в свою деревню И там отсиживался. Если подвойским опасались говорить о причине отказа, то меж собой бояре были откровенны:

— Этому кровопивцу да в лапы? Ну его к лешему.

— Сказывают, кровь в сенях доси отскрести не могут. Вечером полы отскребут, а утром являются, а они опять в крови. И опять скребут.

— А все потому, что кровь-то невинная.

— Не князь, а прям упырь у нас. Надо б кланяться такому и путь указать.

— Попробуй укажи, у варягов мечи, чай, не зазубрены. Да и другой явится, думаешь, лучше будет?

На призывы Ярослава явились к нему лишь посадник и тысяцкий. Ну, эти по должности должны были.

— Они что, вятшие, сговорились? — возмущался Ярослав.

— Боятся, Ярослав Владимирович, — вздыхал тысяцкий Вышата.

— Сам виноват, — более откровенно говорил посадник, и уж князь на эти откровения перестал огрызаться.

Но время уходило, надо было что-то делать. И Константин все же подсказал:

— Вели боярам собираться на вече в подворье епископа и сам туда приезжай, да без своих головорезов.

И побежали подвойские по концам новгородским скликать людей вятших на вече к епископу Иоакиму.