Стихотворения и поэмы
вернуться

Стоянов Людмил
Шрифт:

157. ПЕСНЯ

В посольствах, на фабриках, в клубах, набитых народом сполна, открыто братается с Кубой огромная наша страна. Пускай же о митингах этих, что длятся почти до утра, печатают сводки в газете, вещают вовсю рупора. Не то чтоб тайком и украдкой, а так, чтоб видал бизнесмен, кладем ее сахар внакладку и нефть отправляем взамен. И в маленьких клубах предместий, пока на трибуне доклад, с ушанками русскими вместе береты кубинцев лежат. Россия братается с Кубой, даря ей величье свое, и прямо в солдатские губы заздравно целует ее. 1961

158. РЯЗАНСКИЕ МАРАТЫ

Когда-нибудь, пускай предвзято, обязан будет вспомнить свет всех вас, рязанские Мараты далеких дней, двадцатых лет. Вы жили истинно и смело под стук литавр и треск пальбы, когда стихала и кипела похлебка классовой борьбы. Узнав о гибели селькора иль об убийстве избача, хватали вы в ночную пору тулуп и кружку первача и — с ходу — уезжали сами туда, с наганами в руках. Ох, эти розвальни и сани без колокольчика, впотьмах! Не потаенно, не келейно — на клубной сцене, прямо тут, при свете лампы трехлинейной вершились следствие и суд. Не раз, не раз за эти годы — на свете нет тяжельше дел! — людей, от имени народа, вы посылали на расстрел. Вы с беспощадностью предельной ломали жизнь на новый лад в краю ячеек и молелен, средь бескорыстья и растрат. Не колебались вы нимало. За ваши подвиги страна вам — равной мерой — выдавала выговора и ордена. И гибли вы не в серной ванне, не от надушенной руки. Крещенской ночью в черной бане вас убивали кулаки. Вы ныне спите величаво, уйдя от санкций и забот, и гул забвения и славы над вашим кладбищем плывет. 1961

159. ВЕРНУЛСЯ ТОВАРИЩ

Вернулся в свой город советский товарищ из той стороны, куда наши души по-детски направлены, обращены. Из той возвратился он дали, сошел из того далека, куда так нечасто летали посланцы России пока. Он стал как бы выше и шире и даже красивше, чем был: не зря в удивительном мире наш давний товарищ гостил. Как будто за эту неделю — средь митингов, пашен и скал — он всё обаянье Фиделя, всю ту атмосферу впитал. Наверное, так за границей рабочие люди глядят, когда из советской столицы воротится их делегат. Он прежний и вроде не прежний, и братья посланца того, как мы, изумленно и нежно все вместе глядят на него. 1961

160. ПРОПАГАНДА

К нам несут провода дальний гул революций. Мы не лезем туда, там без нас обойдутся. Но, однако, не прочь — русской полною мерой — пропагандой помочь, поделиться примером. Всей земле трудовой, от пустынь до Европы, посылаем мы свой исторический опыт. Страны южной жары, знают Куба и Чили, на кого топоры наши деды точили. Средь светящейся тьмы вдоль Руси деревянной сотрясались холмы, словно ваши вулканы. Не у волжских высот, не в родимой сторонке — Стенька Разин плывет по реке Амазонке. 1961

161. ПЕРВЫЙ ПЛУГ

По главной площади Гвинеи под рев толпы и бубнов стук, от наслаждения немея, несли два черных парня плуг. Был в плуге этом смысл немалый, его, до болтика, сполна, сама, ликуя, отковала в народной кузнице страна. Он первым был. И плыл впервые средь восклицаний и знамен — мальчишка мирной индустрии, предтеча будущих времен. Вся площадь пела и теснилась, ей показалось неспроста, что в небе, вслед за ним, струилась семян и света борозда. Нисколько я не умаляю других событий и заслуг, но душу просто умиляет освобожденья первый плуг. Мне представляется всё чаще, всё больше ум волнует мой тот плуг, на крылышках летящий над африканскою землей. 1961

162. ПОД ФОНАРЕМ НА ПЕРЕКРЕСТКЕ

Под фонарем на перекрестке, юнцу влюбленному под стать, я у вечернего киоска люблю газеты ожидать. Они сегодня запоздали, но расходиться — не расчет, и очередь, как и вначале, не убывает, а растет. Здесь нет азарта, нету давки и жадных зайчиков в глазах, как вдоль мосторговских прилавков и в рыночных очередях. На зимней площади столицы иль на окраине страны газетной очереди лица всегда достоинства полны. Стоят в значительном покое, от суетности в стороне, старуха грузная с клюкою, мужчина в шляпе и пенсне, пацан в лиловых брюках лыжных и в ботах с пряжками старик. Мне хорошо стоять средь ближних, я к ним, как свойственник, привык. Тут, словно бы в каком-то классе, отчетливая тишина, одно молчащее согласье, сосредоточенность одна. Нам дорог строй газетной лиры, ее торжественность и прыть. Перед лицом всеобщим мира негоже мелочными быть. 1961

163. РАЗГОВОР О ПОЭЗИИ

Ты мне сказал, небрежен и суров, что у тебя — отрадное явленье! — есть о любви четыреста стихов, а у меня два-три стихотворенья. Что свой талант (а у меня он был, и, судя по рецензиям, не мелкий) я чуть не весь, к несчастью, загубил на разные гражданские поделки. И выходило — мне резону нет из этих обличений делать тайну, — что ты — всепроникающий поэт, а я — лишь так, ремесленник случайный. Ну что ж, ты прав. В альбомах у девиц, средь милой дребедени и мороки, в сообществе интимнейших страниц мои навряд ли попадутся строки. И вряд ли что, открыв красиво рот, когда замолкнут стопки и пластинки, мой грубый стих томительно споет плешивый гость притихшей вечеринке. Помилуй бог! — я вовсе не горжусь, а говорю не без душевной боли, что, видимо, не очень-то гожусь для этакой литературной роли. Я не могу писать по пустякам, как словно бы мальчишка желторотый, — иная есть нелегкая работа, иное назначение стихам. Меня к себе единственно влекли — я только к вам тянулся по наитью — великие и малые событья чужих земель и собственной земли. Не так-то много написал я строк, не все они удачны и заметны, — радиостудий рядовой пророк, ремесленник журнальный и газетный. Мне в общей жизни, в общем, повезло, я знал ее и крупно и подробно. И рад тому, что это ремесло созданию истории подобно. 1961

164. ПЕРВЫЕ ДНИ

Мне с неподдельным увлеченьем пришлось недавно наблюдать, как город малого значенья спешит столицей края стать. Его заботит и тревожит, что он, желая новым быть, пока еще никак не может всё это новое вместить. Ведь государственная милость по воле съезда самого совсем негаданно свалилась на жизнь заштатную его. Он знает сам, что нуждам края теперь, в иные времена, его медлительность былая неподходяща и смешна. Ему б, конечно, полагалось, дать время прошлое забыть, одуматься хотя бы малость, хотя б фасады подновить. Но жизнь зовет неумолимо, предначертание не ждет, Сюда уже по-русски хлынул, как в песнях, всяческий народ. От телеграфа до крайкома, на смех и шутки не скупа, держась привычно, словно дома, весь день курсирует толпа. Она, на улицы июля наружу вынеся свой быт, как будто борщ в большой кастрюле, безостановочно кипит. Держа в руках буханки хлеба, она в положенный ей час ест на ходу под пыльным небом и жадно пьет из кружек квас. А ночью, постелившись жестко, спит неспокойно, второпях в Дворце культуры на подмостках и в техникумах на столах. Наполненные силой вещей, вверху и сбоку, там и тут над нею лозунги трепещут, цитаты к подвигам зовут. И ветер первых пятилеток, полузабытый ветер тот, всю ночь качая тени веток, по длинным улицам метет. 1961 Казахстан