Стихотворения и поэмы
вернуться

Стоянов Людмил
Шрифт:

С ЛИТОВСКОГО

Юстинас Марцинкявичус

362. СОЛНЦЕ

Отчетливо и сосредоточенно я произношу одно слово: солнце. И сразу же светлеют перелески и нивы, улицы и переулки. Спросонья человек на кровати почесывает свою волосатую грудь и сладко зевает. Вот он промывает водой глаза, чтобы глядеть на солнце, и тщательно моет большие руки, готовясь ими обнять землю. А солнце уже трепещет в оконных стеклах, и дымящаяся на столе миска полна до краев солнечным супом. Садись, человек, и неторопливо ешь это солнце из круглой миски — ведь тебе самому надо целый день светить и светиться. Вот дровосек берет пилу и топор. Вот пахарь, начиная борозду, понукает лошадь. Вот машинист влезает в кабину портального крана. Вот токарь подходит к своему станку, и горняки, пересмеиваясь, опускаются в шахту. А вот каменщик, весело посвистывая, кладет кирпичную стену; вместе со стеной он поднимается выше и выше и наконец заслоняет солнце. Я не вижу тебя, небесное светило, я вижу работающего человека и утверждаю, что сейчас он больше солнца! …Ты помнишь, солнце, как Маяковский однажды пригласил тебя попить чаю и ты добрый час проболтало с поэтом? Если каменщик во время перерыва, вымыв запачканные раствором руки, пригласит тебя, солнце, с ним пообедать, не гордись и не чванься — спускайся на землю. Ведь у нас почти что все люди — поэты. И каменщик этот самый уже построил большую поэму домов и улиц. Отпробуй его честного хлеба, поговори с ним о стройке и свете. Я уже вижу, как вы оба сидите на кирпичах, с аппетитом едите хлеб и запиваете его холодной водою. Гляжу я на вас и не могу ответить: кто из двоих светлее и ярче — солнце или человек работы? <1960>

С МОЛДАВСКОГО

Петру Заднипру

363. БОСОЕ ДЕТСТВО

Босое детство на селе всё чаще видится и снится; хочу в те дни и к той земле хотя бы на день возвратиться. Я был бы так по-детски рад услышать снова в мирный вечер, как колокольчики бренчат на шеях медленных овечьих. Я б удивиться снова мог, в сторонке стоя осторожно, что луч вечерний, как клинок, уходит в сумрачные ножны. И, глядя вверх на звездный путь, и потаенный и знакомый, вновь на завалинке уснуть родного маленького дома. Я сладко спал бы второпях под тихим небом всей вселенной, зипун устроив в головах, дыша прохладою и сеном. И встал бы снова побыстрей, когда едва лишь засветлело и на раките соловей свой голос пробует несмело. Необходимо мне сейчас, все опровергнув возраженья, в том роднике, как в первый раз, свое увидеть отраженье. Пройти бы снова для красы по полю зябкому умело, когда все капельки росы поют, как сельская капелла. Мне б одного хватило дня, когда я жил порою вешней и в школу бабушка меня гнала с заманчивой черешни. …Никто меня не держит тут, я полной пользуюсь свободой, — вернуться в детство не дают мне только собственные годы. <1968>

364. ШАГИ МАТЕРИ

Целый день она шагает, и ночами ей не спится. Время вышло, дорогая, отдохнуть, угомониться. По тропинке и дороге, по жнивью да по пригорку поспешают эти ноги от прополки на уборку. Но они уже устали и одна другой — по слуху — ночью жаловаться стали на азартную старуху. «Нету отдыха нам сроду, мы ж теперь не в прежней силе, и в тепло и в непогоду сколько верст мы измесили! Поднимаясь до рассвета, дотемна ходя полями, не однажды всю планету мы промеряли шагами…» Но старуха непрестанно всё идет, шепча невнятно, как волна по океану, то туда, а то обратно. Этот путь и эти сроки, эти тихие деянья не похожи ли на строки легендарного сказанья! <1969>

С ЛАТЫШСКОГО

Ояр Вациетис

365. КАВАЛЕРИЯ

Армии еще есть и, наверное, будут, но у ракет нет и не будет жесткого и трепетного живого хвоста, и у танков не вырастут конские гривы. Кавалерия! ты отслужила свой срок. Но нельзя же расстаться с тобою безмолвно и позволить, чтоб ты незаметно ушла. На гремящих тачанках везла ты грядущее наше, на клинках беспощадных ты ветер свободы несла. Кони, павшие в битвах, простите своих конармейцев, тех, что, руки раскинув, валились из седел ничком. Кони, павшие в сечах, простите героев за то, что не всегда они сено умели для вас находить. Кони! Павшие кони! Простите нам то, что от пастбищ в дни войны вам пришлось на фашистские танки идти. Ваши всадники сами летели навстречу металлу; в исторических седлах вы красные души несли. Впрочем, вряд ли известно вам, кони, что такое душа. Мы простились. Уходит со сцены кавалерия наша, королева гражданской войны. Мы простились с тобой. Но ты врублена шашкой навеки в нашу память и книги и в блещущий вечный гранит. По весенним ночам оживают бумага и камень, со страниц и кладбищ воскрешенное ржанье звучит. Бьют копытами кони, почуяв отталую землю, рвутся в поле… Им хочется мирную землю пахать. <1960>

С КИРГИЗСКОГО

Темиркул Уметалиев

366. АРКЫТ

Навеки проклят королевский строй, нет красоты в короне золотой, — зачем же ты в своем стихотворенье сравнил Аркыт с короной, сверстник мой? Зеленый шум его ветвистых крон живей и чище всяческих корон. Мой милый край, наш край высокогорный из соловьев и листьев сотворен. И ханы, и цари, и короли в небытие бесславное ушли, а ты опять цветешь, благоухая, лесная сказка неба и земли. Ты словно свадьба вешняя, Аркыт, ты всем, прекрасен и для всех открыт. Трель соловьев твоих, не умолкая, в моей душе магически звучит. Мне по сердцу твой лиственный наряд, естественней, чем он, — найдешь навряд. Чужды тебе и золото, и пурпур, продажный блеск покоев и палат. Твой утренний стремительный ручей журчит, как песня, в памяти моей. Я не отдам одной зеленой ветки за одеянья ханов и царей. <1962>

Кубанычбек Маликов

367. ЛИРИКА

Не за бумагой и столом — Я лириком в то время стал, Когда взрывчаткой и кайлом В горах дорогу пробивал. Пусть о влюбленных день и ночь Поэты-лирики поют, А для меня в любом труде Любовь и лирика живут. Живи же, лирика моя, Не угасай, не умирай И вечным пламенем своим Сердца и души согревай. <1962>

С ТАДЖИКСКОГО

Мирзо Турсун-заде

368. ВЕКОВОЙ ДУБ

Могучий дуб, ты прожил семь веков под сенью проходящих облаков. Но до сих пор, как в ранние года, твоя листва шумна и молода. Случилось мне войти в счастливый день под эту историческую тень. Шумит его былинная листва, как будто бы старинные слова, и прошлые событья наяву мне светятся сквозь вечную листву. Я слушаю его рассказ о том, как он служил Хмельницкому шатром, как мчались в битву, выдернув клинки, чубатые казацкие полки. Семи столетий ты свидетель был и ничего на свете не забыл. Недвижный сторож неба и земли, перед тобой столетья протекли. Осталось семь столетий позади с тех пор, как жил великий Саади. Здесь расстилался утренний туман, а там в те дни писался «Гулистан». Могучий дуб, свидетель тех времен, ты в будущее время устремлен. Семьсот метельных приднепровских зим, и всё же ты остался молодым. Живи, шуми. И этот братский край своим зеленым шумом украшай! <1962>

Абдумалик Бахори

369. ВАХШСКАЯ ЗЕМЛЯ

Давным-давно, в какой-то прошлый век, жил одинокий старый человек. Он жил тихонько в хижине своей под мирной сенью ивовых ветвей. Однажды утром, покорясь судьбе, он срезал посох ивовый себе. И посох тот лишившемуся сил — хотя б отчасти — юность возвратил. Вот почему уже на склоне дней решил старик проведать сыновей. И тотчас же — про посох не забудь! — отправился в благословенный путь. Вот он уже — а путь неближним был — на землю Вахша медленно вступил. Вот он уже, не сразу, а с трудом, нашел сыновний неприметный дом. И у калитки — прям, а не сутул — свой посох в землю вахшскую воткнул. Гостя в кругу внимательно-родном, он вспомнил вдруг о посохе своем. А посох тот, хоть малый срок прошел, за этот срок едва ли не расцвел. Из почвы щедрой набираясь сил, он прямо в недра корни пропустил… Я вам изустный дедовский рассказ переложил, как слышал, без прикрас. Теперь пора о том повествовать, что самому случилось увидать. Как тот старик, не в шутку, а всерьез затосковал я по Долине роз. И в тот же день, собравшись поскорей, поехал в гости к родине своей. В краю освобожденного труда кипела урожайная страда. Его народ — а он совсем не мал — на картах хлопка хлопок собирал. Трудились тут едва ли не с зари и героини и богатыри. Тебя, мой край, в советский этот век преобразил советский человек. Отсюдова, как на осенний пир, везут гранаты и везут инжир. Из тех траншей, что выкопаны тут, лимоны золотистые цветут. Течет отсюда белая мука и белые потоки молока. Попробуй-ка исчислить без труда всё, что дает привахшская страда. Наверно, нету ни в одной из стран такой долины, мой Таджикистан. Она лежит на утренней земле, как дастархан на праздничном столе. <1962>