Четверо конных остановились на высоком берегу. К парому вела пологая утоптанная и укатанная дорожка. Ею пользовались и держали в приличном состоянии. Сержо молча испросил разрешения, вывел своего невысокого пестрого как кошка конька на тропу и двинулся вниз - следовало сначала убедиться, что и внизу у воды все так же тихо и благостно.

Гуго мысленно усмехнулся. Раньше бы ему в голову не пришло в мирное-то время посылать вперед разведку. Теперь он кроль... раструляля вашу в мантию с погоном!

Юный гвардеец вскоре показался на тропе, но вид имел несколько смущенный.

– Что там?

– Отказывается, - коротко отрапортовал парень.

– То есть?

– Не хочет везти бесплатно. Я ему...

– Поехали, - скомандовал Гуго.

Мелкий в кости старик сидел на низкой лавке возле пристроенного к опорному столбу столика. На столе под тряпкой угадывалась краюха хлеба и миска. Пообедал, стало быть, и решил плюнуть на чужую нужду. Еще и поспать не дали. Лицо старика выражало полное неудовольствие. Морщины густо складывались в рисунок древесной коры. Не человек - лешачок!

– Платите!
– безапелляционно потребовал паромщик у Гуго, определив его старшим.

– А если не станем?

– Здесь ночуете. За так не повезу. Лошадке овса купить надо? Надо! Крышу в стойле перекрыть? А? Коровку в соседнее село сводить огулять? Живоглоты! Хозяин три медяшки берет за свидание. Но правду сказать, бык у него - хоть куда.

Гвардейцы уставились на старика, будто перед ними и в правду заговорил лесной пень. Сержо его вообще-то предупредил, что переправляться собирается очень высокая особа. Очень!

Король в самом начале поездки наказал, чтобы всуе его титул не поминали. Меньше помпы, ближе путь. А с другой стороны, испокон считалось, что государь всюду у себя дома, переездные и пропускные подати платить не обязан. Более того, не обязан платить за гостеприимство, буде то замок или придорожная корчма. В окрестностях столицы так все и обстояло. Только ковров под копыта лошадям не стелили. Чем дальше, тем проще становился быт. На скудных подворьях Гуго запретил какие бы то ни было поборы. Он сам расплачивался за себя и за своих людей. Но вот незадача, мелких денег хватило как раз до здешних мест. В кошеле его позванивали только золотые монеты, платить которыми за перевоз, означало полную чушь. Король не был скупым, но и транжирой - тоже. Хотя конечно: овес, три медяка за свидание...

Гуго чуть натурально не покатился из седла от хохота, чем сильно удивил оскорбленных на его счет гвардейцев. Но - дисциплина! Молчали в тряпочку, наблюдая, как сюзерен роется в карманах.

Половинка манкузии, именно той, которой без малого пятьсот лет, завалялась с давних времен. Катан принес, Гуго сунул в карман, да так и таскал с собой. Ее не осмелились стянуть, когда одежду чистили и меняли. Забавная половинка монетки исправно кочевала по карманам.

– Этого хватит?

– Дай погляжу.

Старик, оказавшийся ростом коню под брюхо, скатился со своего насеста и протянул морщинистую лапку. Гуго аккуратно вложил в нее монету.

– О, ты гляди! Не, такую не возьму. Мне сдать нечем. А лошадку не отдам. Она у меня ученая.

– Вези, дед. Не нужна сдача. Купишь своей лошадке шелковую попону, а коровке венок из флердоранжа. То-то быку радость.

Перевозчик пожевал губами, странновато зыркнул и велел, заводить коней на паром, да держать, а лучше привязать покрепче. К чему такие предосторожности выяснилось, когда, убедившись, что все исполнено в точности, старик заливисто свистнул. На той стороне случилось шевеление. Это лошадка, прятавшаяся в тени дерева, показалась из-за него, повернулась к реке крупом и пошла себе, упираясь копытами в утоптанный грунт. Действительно - ученая скотинка! Она не дергала, шагала размеренно и медленно, преодолевая немалую напругу. Паром пошевелился, снялся с места и пошел поперек тихого, почти неощутимого течения от одного вязкого берега к другому.

– Женщину что ли ищешь?
– тихо прошелестел сзади старческий голос.

Гуго вздрогнул, до того неслышно подкрался дед и сейчас стоял, сопел, снизу вверх заглядывая в глаза высокого пассажира.

– С чего ты взял?

– Помстилось, откажись я вас перевозить, ты бы меня сначала прибил, а потом вместе с конем в нашу топь-то и кинулся. Только не выплыть тут. Омута хуже стремнины утащат, коряги еще... не о том я. Четыре лета назад женщина одна на коне приехала. С ребенком. Малец в люльке у седла привязан. Сама до глаз замотана в шаль. Дала мне такие же желтые полмонеты. Перевези, говорит. Я ей: давай мелкую. Она: нету. Поехали. И не лошадь у нее была вовсе.

– А кто?

– У прежнего короля жена имелась. Так с ней пригнали единорогов. А они что, такие ж звери. У ихнего самца и самочки должны гулять для продолжения рода. Думаю, как раз ее я тогда и перевозил. Особа царских кровей!

– Кто?
– оторопел Гуго.

– Да лошадь эта! Белая. Шкура - шерстинка к шерстинке. Прям, сияние от нее исходило.

– А от женщины?

– Тоска смертная. Уродство свое под платком спрятала, а горе куда денешь? Все за ребеночка хваталась. Подойдет, подержится за люльку, и вроде ее саму маленько отпустит. А глаза такие... смотреть и смотреть в них. Был бы я молодой, ушел бы за этими глазами. Все бросил. На том берегу я ей полушку вернул. Она спорить не стала, забралась на своего коня и дальше поехала. Только на ее полушке лучи от солнца разбегались, а на твоей кусок бороды да нос крючком. Я тогда еще подумал, какое горе должно случиться, чтобы на солнышко рука поднялась?