Поскольку Вышинский уже знал, что Валленберг находится в распоряжении МГБ, его письмо следует рассматривать как перечень возможных ответов шведскому правительству. Может быть, Валленберг был убит в ходе боев? Или в Будапеште во время бомбардировки, уже после того, как оказался под охраной советских войск? Шестнадцатого июля при встрече с Михаилом Ветровым Рольф Сульман, сменивший Гуннара Хэгглёфа на посту шведского посланника (в те годы шведские посланники в Москве менялись часто), получил ответ как раз в таком духе. Ветров заявил, что “многое говорит в пользу того, что Рауль Валленберг погиб во время интенсивной бомбежки или стрельбы” в Будапеште.

Вышинский не получил запрошенной информации от Абакумова, поэтому в следующем письме просил его “в связи с новой активизацией в Швеции вопроса о судьбе секретаря шведской миссии в Венгрии Р. Валленберга” ответить как можно скорее. Но и на этот раз не получил ответа. На самом деле Абакумов ответил на письмо Вышинского, но ответ направил не ему, а Молотову, который просил министра безопасности докладывать непосредственно ему. Это явствует из пометки на письме Вышинского: “Ответ дан Аб[акумовым] 17/VII 1947 личным письмом на имя т. В. М. Молотова за № 3044/а”. Из журнала исходящих бумаг министра госбезопасности явствует, что темой данного письма было “дело шведского подданного Валленберга”. Хотя и зарегистрированное как полученное в секретариате Молотова письмо не было найдено, что свидетельствует об особом характере информации, содержавшейся в нем: вероятно, письмо было уничтожено.

Следующий этап в разработке дела Валленберга стартовал в начале августа, когда Вышинский послал Молотову набросок ответа шведскому правительству. Этот набросок лег в основу официальной ноты, направленной Вышинским Сульману 18 августа. В “личной ноте” заместитель министра иностранных дел пишет, что “в результате тщательной проверки установлено, что Валленберга в Советском Союзе нет и он нам неизвестен”. Несмотря на разыскные мероприятия, “в лагерях для военнопленных и интернированных Валленберг также обнаружен не был”. И далее объяснение, которое советское руководство отшлифовывало, начиная с февраля:

“Остается лишь предполагать, – писал Вышинский в конце своей ноты, посланной для ознакомления всему советскому руководству, – что Валленберг во время боев в городе Будапеште погиб либо оказался захваченным салашистами”.

Эта нота – ложь, но она сформулирована самым хитрым образом. Вышинский не утверждает, что Валленберга никогда не бывало в Советском Союзе, лишь что теперь его в СССР нет. Далее, он говорит, что Валленберг не был обнаружен “в лагерях для военнопленных и интернированных” – и это правда, ведь он сидел в тюрьме. Утверждение, что Валленберг “неизвестен” советскому руководству, однако, было наглой ложью, а “предположение”, что он погиб в Будапеште, – верхом цинизма.

На момент ноты Вышинского дело Валленберга уже было “ликвидировано”. Еще 1 марта 1947 года Валленберга перевели обратно на Лубянку. Судя по регистрационному журналу, его должны были перевезти туда 26 февраля, одновременно с Вилли Ределем, но перевод был отложен – может быть, потому что Валленберг находился не в Лефортово, а во Львове и сначала его нужно было транспортировать в Москву? На Лубянке Валленберга и Ределя поместили вместе в камеру № 7 и дали обоим офицерский паек.

Трудно поверить, чтобы перевод на Лубянку не был связан с активизацией дела Валленберга. Ведь именно в начале февраля советский МИД узнал, что Валленберг находится в распоряжении МГБ, и понял, что необходимо добиться разрешения дела. Как известно, Вышинский стал искать “удовлетворительных объяснений” и весной того же года принялся оттачивать их. Возможно, в тот момент рассматривались альтернативные решения, одним из которых могло быть освобождение Валленберга. Это объяснило бы, зачем его перевели в тюрьму с более мягким режимом и дали офицерский паек. Согласно одному источнику, Валленберга вскоре после прибытия на Лубянку перевели в особое помещение – в здание комендатуры МГБ, где распорядились выдать ему одежду получше и следить за состоянием его здоровья.

Информацию, что после перевода на Лубянку условия содержания Валленберга улучшились, подтверждает переводчик, участвовавший в допросе Валленберга, имевшем место 11 марта. Вел допрос все тот же Кузьмишин, однажды уже допрашивавший Рауля. Переводчик лейтенант Кондрашов был поражен тем, что одетый в темный костюм Валленберг “вел себя очень уверенно, очень спокойно”, даже “самоуверенно” и отвечал “спокойно, уверенно и… подробно” на все вопросы. Он выглядел “вполне здоровым”, “ни тени удрученности, ни болезни не ощущалось”. По свидетельству Кондрашова, это был контрольный допрос, уточнение обстоятельств, о которых раньше его, видимо, уже допрашивали: “Речь шла о документах, которые были у него обнаружены при аресте. Самих документов, которые в большом количестве лежали на столе, я не читал, но, насколько я помню, речь шла о каких-то списках, о списках каких-то людей”. Говорили также о контактах Валленберга с германскими властями и представителями других государств. Однако у Кондрашова не сложилось впечатления, что его обвиняли “в каких-то тяжелых преступлениях”.