– Стоп, стоп! – воскликнул Ребров. – Как называлась борисовская станция?

– Карпилово, – ответил Штаубе.

– Гениально! – засмеялся Ребров. – У меня по сетке сходится на синей.

– Не может быть! – приподнялся Штаубе.

Ребров показал ему потрепанную тетрадь:

– Сороковка. А по раскладке, как вы помните, было 7.

Штаубе взял тетрадь, пошевелил губами:

– Сороковка… так…

Ольга навинтила на шомпол ерш:

– Ну и что? Все равно придется отработать.

– Зато не придется тащиться в Красноярск. Выйдем на семидесятом километре.

– В Тарутино?

– В Козульке.

Ольга капнула на ерш масла, ввела шомпол в ствол:

– Знаешь, когда котенок найдет черепаху без панциря, он сначала понюхает, а потом уж носом коснется. Или когда из-за посуды дерутся: один топчется, топчется, машет шлангом с металлической муфтой, а другой, хоть на керское наступил, но не упал, а прыгнул и решетку выставил. Просто и надежно.

Часы Реброва показывали 23.46, в купе горела синяя лампа. Ольга и Сережа спали на верхних полках. Штаубе разлил остатки коньяка в два стакана:

– Частная собственность, Виктор Валентинович, это всего лишь предлог. Партийный аппарат – страшная силища, конечно, но не беспредельная. Сейчас это особенно заметно. Да и что вы знаете о немцах? Газовые камеры для недочеловеков? Гороховый суп с сосисками? Когда нас гнали, что пел гармонист? Не горюйте, новобранцы, все равно убьют германцы!

– Я не склонен рассматривать партаппарат как исключительно реакционную силу, – Ребров взял стакан, выпил залпом, откусил от яблока, – В сегодняшней ситуации коммунисты способны на позитивные, по-настоящему демократические ходы. И наоборот – демократы, или вернее – квазидемократы демонстрируют тоталитарный подход к проблеме власти. Немцы же меня не пугают, но и не успокаивают. Вспомните Геббельса-студента: зло есть не что иное, как несоответствие между бытием и долженствованием.

– Значит, по-вашему, Сталин – мерзавец, а не великий реформатор?

– Для духовного подъема и национального возрождения России Сталин сделал больше всех русских правителей вместе взятых. Как христианин и человек здравомыслящий я приветствую реформы Сталина. Как экономист и геополитик я так же приветствую их. Но как русский интеллигент, я не могу не осудить эти реформы. И заметьте – реформы! Но не Сталина. Вспомните Бердяева: русский коммунизм с одной стороны – явление мировое и интернациональное, с другой – русское и национальное. Ленин, увы, этого не понимал.

– Зато он прекрасно понимал контрпартнерство Германии.

– О чем Сталину приходилось только догадываться. Смутно, но догадываться.

– И все-таки я Сталина ненавижу, – Штаубе выпил свой коньяк, – его непоследовательность, мягкотелость, нежелание проявить характер в решении важнейших вопросов, его ставка на союз интеллигенции и крестьянства в противовес пролетариату… говнюк, ебаный говнюк! Самое гадкое, когда гениальный человек не способен распорядиться своим талантом. Обезглавить Красную Армию в начале тридцатых было бы величайшим благом, но делать это в 37-ом или в 40-ом – величайшее преступление! Ликвидация зажиточного крестьянства, ограбление крестьянских хозяйств, насаждение колхозной барщины – все это гениально, здорово, но…

– Но проводить это в конце 20-х – абсурдно! – усмехнулся Ребров.

– Конечно! Подожди лет десять, дай сиволапым зажиреть, дай им набить закрома…

– А потом уже – грабь! Если б он начал это хотя бы в 36-ом, эффект от раскрестьянивания был бы в пять, в десять раз больше. Русское крестьянство начало обретать экономическую независимость, пожалуй, только в 910 году, потом – война, революция, идиотская продразверстка Ленина-Троцкого, затем короткая пауза – и коллективизация…

– А национальный вопрос?! Задумано, как всегда у Сталина гениально, проведено в жизнь – самотеком! А вы ругаете Бисмарка!

– Не Бисмарка, а прусских филистеров, выхолостивших и извративших его идеи. Молотов и Бухарин такие же филистеры, заслуживающие всеобщего презрения. Сталину серьезно мог помочь не Каганович, а Зиновьев. Сложись его судьба по-иному, мы бы жили в другом государстве. Путь Зиновьева в лабиринтах участи так же трагичен, как путь Гиммлера: светлый луч, тонущий в жестких бюрократических структурах.

– Поразительно! – Штаубе чистил яблоко перочинным ножом.

– Никто из этих индюков не позволил себе протянуть руку направо, коснуться надежного плеча, посоветоваться! Что это, ебена мать? Эгоизм или страх?