Шрифт:
— Тебе чего?
Я ничего не ответил своему другу, боясь разжать зубы, которые, как мне казалось, вцепились в маятник и не давали ему качаться. Посидев так, я, наконец, осмелился и разжал их. Маятник сразу же начал колотиться. Володя прошлепал ко мне босиком по ледяному полу. Я понял, что перехитрю маятник, вступив с ним в борьбу уже с союзником в лице Володи.
— Поддержи меня за плечи, — сказал я.
Володя помог мне подняться и поставил меня на ногу. Мои зубы не выпускали маятника, а боль, прилившая к раненой ноге, была мне не страшна.
Я постоял с закрытыми глазами, когда же открыл их, то увидел в Володиных руках костыли. Я примерился к ним и, придерживаемый за плечи другом, сделал первый шаг. Мы молча дошли до Володиной койки, и я немного отдохнул на ней. Потом так же молча пошли обратно.
В эту ночь не было наших обычных шуток. Володя священнодействовал, словно жрец, и я был рад этому, потому что боялся разжать зубы для ответа. Мы молча выкурили по папиросе.
Зато утром, увидев, как я раскачиваюсь на костылях, Володя сказал:
— Ну, как, новорожденный, мамина юбка тебе не требуется?
— Мне требуется третий костыль, чтобы запустить в этого наглеца, считающего себя моряком,— сказал я весело.
— То-то я не знал, чем сегодня топить печку,— рассмеялся он.— Сожгу все костыли, чтобы не было повода попадать тебе под трибунал за убийство.
— Погоди, через день-два я закачу тебе нокаут по всем правилам.
В этот же день я сам прошел к умывальнику. Глядя, как я умываюсь, Володя начал смеяться надо мной:
— А водичку тебе подогреть не надо?
— Иди ты, знаешь, куда?
— Знаю. В баню, в русскую довоенную баню, где сколько угодно горячей воды, чтобы можно было принести тебе хоть одну шаечку.
Я брызнул в него из-под крана.
— Расточитель,— рассмеялся он.— Что бы ты делал месяц назад, когда, как говорят, не работал водопровод?.. Маменькин ты сынок, смотри, как умываются моряки!
Он снял рубашку и начал плескать ледяную воду на грудь, похлопывая себя ладонями и крякая от холода.
— Вот уж, действительно,— сказал я,— Видно, что кроме воды ты ничего не испытывал, морской волк. А знаешь ли ты, как умываются спортсмены?
Я отогнул лист картона в окне и захватил пригоршню снега.
Лицо Володи стало серьезным:
— Не сходи с ума. Запросто простудишься. Ты же столько лежал.
Я рассмеялся. За первой пригоршней последовали вторая и третья.
— А теперь разотри меня полотенцем! Да покрепче! А то я, действительно, еще не могу обойтись без маминой помощи.
После завтрака я осторожно откинул одеяло и внимательно осмотрел кожу на ноге выше гипсовой повязки. Темно-синий глянцевый цвет ее мне не понравился, но Володя, заметив это, успокоил меня:
— У меня так же было, но — видишь — все прошло. И у тебя не будут ампутировать.
Для меня было новостью, что он знает о намерении профессора расправиться с моей ногой.
— Брось,— сказал он еще раз.— Не журись.
И только сейчас я подумал, что был эгоистом, занятым самим собой, и ни разу не поинтересовался Володиной судьбой. Ходит и ходит парень, волоча ногу, так будто ему и положено. А ведь буквально несколько дней назад я слышал, как он уговаривал лечащего врача прописать ему массаж, который, как он предполагал, будет полезен. Ему все время казалось, что врачи в его лечении положились лишь на силу его организма и время.
Он согласен был вынести любую операцию, принимать любые процедуры, лишь бы скорее возвратиться на фронт... А я, жалкий человек, был занят лишь самим собой...
— Ничего, Володя, все будет хорошо. Вылечат. Еще и к прорыву блокады успеешь.
— Ты так считаешь?— с надеждой спросил он.— Я тоже не верю профессору — грозится, что при первой возможности на «большую землю» отправит. А я — разведчик, пойми. Что я там буду делать? Мое дело вот,— он похлопал по подушке, под которой я по-прежнему хранил его пистолет, задумался. Потом, словно очнувшись, попросил:— Дай-ка мне его.
И, взяв, любовно гладя его холодные грани, заговорил взволнованно:
— Хотели отобрать! Говорят, не положено в госпитале... А ты жди, когда тебе новый выдадут, да еще такой попадет, который из-за каждой песчинки заедает.— Он помолчал, взвешивая пистолет в руке. После долгой паузы признался:— В конце концов, дело не в этом... Ты пойми, Сашок, пока эта пушка при мне — я чувствую, что попаду на фронт... Это, как бы сказать... символ, что ли... Держу сейчас его в руках и знаю: скоро поработаю в тылу у фрицев!