Шрифт:
Когда не хотелось играть в бильярд, я шагал по коридору, а иногда и выбирался в поселок. Мне больше нравилось ходить одному, потому что тогда не надо было спешить и можно было обращать внимание на то, чтобы не всякий раз нагрузка ложилась только на костыли.
Поселок был маленький, даже на костылях я проходил его из конца в конец. На станции стояли вереницы вагонов с торфом, дымили паровозы, было грязно. Я избегал этих мест и уходил в другую сторону. Но где бы я ни оказывался, мне отовсюду была ясно видна деревянная вышка, расположенная в центре поселка. На этой вышке день и ночь дежурили девушки из МПВО. Многие из наших ребят завели с ними знакомство, и девушки заглядывали в госпиталь, когда у нас показывали кино или выступали артисты, приехавшие из областного города. Однажды я проходил под вышкой, напевая песенку про парня, которому все удается.
Потому что легкая рука Была у молодого моряка. Поступь широка, Смелость велика, И к тому же легкая рука,—
мурлыкал я себе под нос, лениво переставляя костыли по доскам тротуара, стараясь увереннее приступать на раненую ногу. Было весело от того, что нога болит не сильно, и я уже мечтал, как научусь ходить, пусть прихрамывая, как Володя, но все же ходить, как говорят, «на своих двоих», и, чем черт не шутит, отправлюсь на фронт; чем я, в конце концов, хуже моего друга?
В это время к моим ногам упала записная книжка в черном клеенчатом переплете. Наклонившись, я подобрал ее и поднял взгляд на вышку. Девушка в пилотке, из-под которой выбились волной русые волосы, свесилась через деревянные перила и с улыбкой смотрела на меня.
— Выкуп,— сказал я и поднял книжку над головой.
— А я надеялась, что вы рыцарь и не будете заниматься вымогательством,— рассмеялась она.
— Конечно, заманчиво быть произведенным в сан рыцаря, но еще заманчивее получить выкуп.
— А что вам надо в качестве выкупа?
— Ну, хотя бы цветок, который вы держите в руках.
— А если мне его жалко, потому что это подарок?
Она помахала красным махровым цветком. Я ничего не ответил и сделал вид, что читаю записи в книжке. К моему удивлению, она не рассердилась, а, перегнувшись еще сильнее через перила, спросила:
— Как я вам нравлюсь на карточке? Все говорят, что я на ней похожа на артистку.
В оборот переплета была вклеена карточка, а под ней написано: «Ирина Михайловна Бояринцева». Я перевел взгляд с фотографии на хозяйку и сказал:
— А правда, Иришка, вы здесь, как Любовь Орлова или Дина Дурбин.
Познания мои в этой области дальше не шли, по девушку они, видимо, вполне устраивали, потому что она сказала:
— А вы, оказывается, разбираетесь. Между прочим, меня папа тоже зовет Иришкой.
Я промолчал и начал читать записи. «Молчи, скрывайся и таи и чувства и мечты свои. Пускай в душевной глубине восходят и зайдут оне, как звезды ясные в ночи; любуйся ими и молчи». «Юность, прекрасная юность, когда страсть еще непонятна, лишь смутно чувствуется в частом биении сердца. Что может быть род- нее рук любимой, обхвативших шею, и — поцелуй, жгучий, как удар тока». «Нету лета без июля, нет июля без цветов. Нет любви без поцелуя, в поцелуе вся любовь».
Я прочитал еще несколько цитат, но, кроме слов Николая Островского, ничего не узнал. Усмехнувшись, подумал: «До чего странные вещи могут соседствовать в записной книжке девушки».
Пройдя за ограду, кольцом опоясавшую основание вышки, я положил находку на ступеньку и сказал Иришке:
— Возьмете, когда спуститесь.
— Да, пожалуй на костылях сюда забираться неудобно. Спасибо. Держите выкуп!
Я поймал цветок и поднес его к лицу.
— Благодарю вас. Приходите смотреть кино.
— С удовольствием. У вас по четвергам? Значит, завтра?
— Да.
— А что будет, не знаете?
— Обещали «Два бойца».
— Хорошо, приду. А вы встретите?
— Обязательно. До свидания! Счастливо вам дежурить! Не прозевайте ни одной эскадрильи!
Она рассмеялась и помахала в ответ.
А я пошел дальше по узким улочкам Раменки. Мне нравились одноэтажные домики с кустами малины и смородины под окнами, с рябинкой у крыльца, нравились резные наличники окон и железные флюгера в виде петуха над их крышами, нравились лохматые псы, провожавшие меня равнодушным взглядом, и сонные кошки на подоконниках. Пахло зеленым луком, укропом и картофельной ботвой. Монотонно скрипело колодезное колесо, звенела цепь, ударявшаяся о бадью.
В конце улицы я остановился и обернулся, чтобы посмотреть на вышку. Освещенная солнцем, она ясно вырисовывалась сквозь листья липы...
За поселком простирались луга. Одуряющий запах скошенных трав ударил мне в лицо. Пронзительно стрекотали кузнечики. Прозрачные стрекозы трепетали в знойно струящемся воздухе. Я уселся над канавой и, расстегнув халат, подставил плечи солнцу.
Мне так понравилось это место, что я пришел сюда и на другой день. Горячие лучи и запахи луга разморили меня, и я даже задремал и лениво подумал, что долго еще не пойду в госпиталь, черт с ним, с ужином, но вдруг вспомнил, что обещал встретить Иришку перед кино, которое обычно начиналось сразу после ужина. «Зачем мне понадобилось звать ее?— упрекнул я себя.— А, впрочем, разве она не найдет знакомых? Не пойду, пусть смотрит кино без меня». Я лениво перевернулся на спину и полежал так, но потом все-таки заставил себя подняться.