Расхаживая по коридору, я столкнулся нос к носу с начальником отделения, неожиданно вынырнувшим из ординаторской. Не ответив на мое приветствие, он ткнул мне пальцем в грудь, напомнив этим жестом ленинград­ского профессора, и сказал:

— Хорошо, что я тебя встретил — не дай бог, забыл бы. Ты вчера картину смотрел?

— Смотрел, — ответил я, не понимая, почему он это спрашивает.

— Что ты там полезное для себя отыскал?

Я молчал удивленно.

Он ухмыльнулся в ус:

— Видел, как боксер все время сжимает и разжи­мает мячик?

— Да.

— Между прочим, это не ново. Со мной на рабфаке учился один одержимый, так он на всех лекциях сидел и ударял о стол ребром ладони. Она у него стала, как железная. Понял?

— Понял.

— То-то. Картины надо смотреть с толком, — сказал он с шутливой гордостью и, что уж я совсем не ожидал от него, подмигнул мне.

А я, проводив его благодарным взглядом, сразу же ушел к себе в палату и принялся стучать пяткой о табу­рет. Было больно, но терпимо. Со временем, для удобст­ва, я стал повертывать табурет на бок. После таких упражнений пятка горела и очень уставали мышцы, оттого что ногу приходилось высоко поднимать.

Однажды начальник отделения застал меня за этим занятием и посоветовал:

— А ты сооруди себе такую штуку: два полена и на них — перекладину. Сразу легче будет.

Я поблагодарил его. А он сказал:

— Помнишь, я говорил, что все дело в костной мо­золи? Ты правильно решил, что не стал ждать, когда она образуется сама. Если можешь терпеть, то ускоряй ее образование.

— Доктор, — спросил я его,— а я смогу вернуться на фронт?

— Ну, больно много захотел. На фронт хромых не берут, ты извини меня... Научишься ходить без посош­ка... когда-нибудь, и то хорошо.

Я сделал все, как он советовал.

Новые раненые, прибывавшие на место выписавших­ся, удивленно смотрели на мое занятие, но я не обращал на них внимания.

К Октябрьским праздникам нога окрепла настолько, что, опираясь на палку, я мог проходить по коридору не меньше десяти раз, не испытывая сильной боли.

Как-то к нам в палату зашел замполит, которого, как и в Ленинградском госпитале, мы звали комиссаром. Раненые играли в шахматы, домино, читали газеты. Я набивал о палку мозоль. Он подвинул ко мне табурет и уселся. Сказал:

— Я пришел поговорить с вами, Снежков.

— Я к вашим услугам, товарищ старший лейте­нант, — отозвался я, вставая.

— Сидите, — он придержал меня за плечо. — Дело мое к вам деликатного свойства, и мне хочется посо­ветоваться.

В палате наступила тишина, даже не слышалось сту­ка костяшек домино. Я видел, что раненые наблюдают за нами. Дело в том, что судьба комиссара всех интере­совала. Ходили слухи, что он — кандидат философских наук, до войны преподавал в пединституте и будто бы здесь, в госпитале, готовил докторскую диссерта­цию. Не знаю, так ли это, но он у всех вызывал любо­пытство.

Так вот, все сидели и наблюдали за нами, а он говорил:

— У нас, видите ли, возникла такая проблема: де­вушку, которая ведет лечебную гимнастику в батальоне выздоравливающих, вызывают на длительные курсы. Мы можем ее не отпустить, но это значит задерживать ее рост — сейчас она сержант, а после курсов будет млад­шим лейтенантом. С точки зрения госпиталя мы выигры­ваем, а если смотреть глубже — это польза для государ­ства Вот мы и решили посоветоваться с вами: не станете ли на ее место? Вы, как нам известно, спортсмен. А то, что имеете офицерское звание... Я думаю, вы окажетесь выше самолюбия. Взявшись за это дело, вы будете при­носить ощутимую пользу, которой — не по вашей вине— сейчас не приносите. Вы согласны со мной? Я имею в виду последнее.

— Конечно, товарищ старший лейтенант, — согласил­ся я торопливо.

— Я не буду торопить вас. Подумайте...

— Тут долго думать нечего, — перебил я его. — Раз надо, значит надо.

Он улыбнулся и сказал:

— Признаться, я и не ожидал от вас иного ответа. Мы предварительно взвесили все кандидатуры. На ва­шей особенно настаивал начальник отделения. Он вос­хищен вашим упорством.

Я смутился. А комиссар, сделав вид, что не замечает этого, поднялся с табуретки и сказал:

— Значит, договорились. Я так и передам началь­нику госпиталя.

Через день я переселился в крохотную комнатушку при батальоне выздоравливающих.

Чего греха таить, в нашем госпитале лечебная физ­культура проводилась формально. Даже те, кто в бли­жайшее время должен был возвращаться в часть, на зарядку выходили лениво, а некоторые вообще предпочитали поваляться лишние двадцать минут в постели. Сейчас же, когда наступили холода, все упражнения делались в помещении. Когда я в первое же утро при­казал выздоравливающим выйти на улицу, многие встре­тили это смехом, до того нелепым показался им мой при­каз. Если бы они возражали, отказывались, я бы не растерялся так, как растерялся в эту минуту. Я начал их уговаривать, объяснять им, что это делается ради их пользы.