Шрифт:
В конце концов, я не утерпел и повернулся.
— Чего вы деликатничаете? — Петр Васильевич отложил журнал. — Сам крутится на постели, а говорит, свет не мешает.
Он положил на стол очки, выключил свет, повозился и затих.
Но и в темноте я долго не мог заснуть, лежал с закрытыми глазами и слушал, как шумит батарея парового отопления. Я стал засыпать под ее монотонное шипение, и чуть не уснул, но в трубах что-то защелкало, застучало; я снова открыл глаза и долго смотрел в темноту.
Уснул я много позже.
На следующий день я много ходил и ездил по Москве, стараясь скоротать время до встречи с Ладой. Присмирев, стоял на Красной площади. Знакомая с детства легендарная стена, обсаженная голубыми елочками, была передо мной. Зеленые крыши дворцов и золото куполов над белоснежными соборами виднелись за ее зубцами. Черные раскрылья мавзолея сверкали в лучах солнца. Кремль стоял строгий и гордый. Сколько людей за эти столетия замирали перед его величием, как я!..
Чего только я не высмотрел за эти дни в Москве! И памятник Пушкину, и особняки-дворцы Арбата, и скульптуры мудрецов на библиотеке имени Ленина! Случайно я оказался у института физкультуры, из дверей которого выскочил мужчина с седыми подстриженными бобриком волосами. На нем была серая фуфайка и лыжные ботинки. В руках он держал футбольный мяч. И вдруг я подумал, что мне надо обязательно зайти в спортивный магазин и купить мяч, диск, боксерские перчатки — все, что угодно, лишь бы снова заниматься спортом.
Возникшая цель заставила меня забыть о больной ноге. Через несколько минут я сообразил, что иду с глупой улыбкой на физиономии и, как мальчишка, размахиваю палкой.
Рассматривая в зеркальной витрине магазина диск, я вспомнил слова, одного тренера: «Диск метают ногами». Вот она — нагрузка для моей ноги! Это не нудные удары пяткой по самодельному станку! Это — спорт! Это интересно и неутомительно!
Я зашел в магазин, узнал цену диска, лихорадочно пересчитал деньги.
Любовно прижимая плоский тяжелый сверток к грубому сукну шинели, я продолжал свое путешествие по городу. Дорога меня вывела на Тишинский рынок, от названия которого на меня пахнуло седой стариной. Оказывается, здесь можно было купить с рук все, что угодно. Я потолкался немного, купил для Лады подвернувшуюся зеленую кофточку и стал выбираться из толпы. У выхода меня ткнул в бок заросший волосатый мужчина. У него были две фанерные коробки с трубочным табаком. Вспомнилось: в детстве у меня была красивая коробка из-под печенья; на ней был нарисован белый медведь на голубой льдине, а внизу написано синими буквами «Эйнем». Из любопытства я взял табак в руки. Перед глазами возникла трубка Петра Васильевича; за ней выплыла другая. Чья? Я долго вспоминал. Ну, конечно, старика, который устроил меня в гостиницу!
Через минуту был произведен обмен ценностями: волосатый получил деньги, я — табак. По-моему, мы оба остались довольны.
Когда я развернул эти коробки дома и поставил их симметрично рядом с диском, мне стало удивительно весело. Тут же я положил шерстяную кофточку. Все-таки до чего приятно делать подарки! Гораздо приятнее, чем получать! Я посмотрел на диск и рассмеялся: «Очевидно, тебе приятно делать подарки, не только другим, но и себе?» Я взял диск со стола и взвесил его на руке.
— Милый будущий друг, — прошептал я вслух.
Это было уж совсем глупо. Однако я не мог остановиться:
— Дружок ты мой маленький! Мы сразимся с тобой? А?.. Как ты думаешь, кто кого?..
Но это настроение как рукой сняло, когда я увидел Ладины печальные глаза. Однако она больше не плакала. Она очень спокойно говорила о Володе, пересказывала его письма с фронта; мы вспоминали госпиталь, их дежурства у моей койки.
Когда я расставался с ней, мне показалось, что она была спокойна. К подарку она отнеслась равнодушно и только сделала вид, что обрадовалась. Мы обещали друг другу писать. Она проводила меня до трамвая. Поцеловала в щеку, и я уехал.
Ночь я провел без сна. А утром, дождавшись, когда Петр Васильевич уйдет по делам, поднялся. Неожиданно я обнаружил себя перед зеркалом в умывальной комнате. Одна щека была выбрита, на другой подсыхала и лопалась мыльная пена. Я вздрогнул и словно очнулся. Торопливо добрившись, спустился пообедать. Потом положил диск в пустой вещмешок.
Все было в порядке.
Я посидел за столом, сжав голову руками и бессмысленно глядя на чернильный прибор. Подвинул лист бумаги и написал записку Петру Васильевичу. После этого положил на его подушку одну из коробок с табаком и прикрыл ее запиской.
Надев шинель, я закинул на плечо вещмешок и взял в руку палку.
Внизу я отыскал парня с пустым рукавом и сказал ему, что уезжаю.
— Передай, пожалуйста, своему отцу, — сказал я, подавая коробку с табаком. — Подарил бы и тебе, да ведь обидишься. — Я хлопнул его по плечу.
Он встал и хлопнул меня в ответ.
— Обижусь.
— В том-то и дело.
— А ты на моем месте не обиделся бы?
Я рассмеялся.
—Ну, вот, — сказал он.— Видишь этого типа? Вон— сидит в пыжиковой шапке. Сотню мне сейчас давал. Я чуть не въехал ему в зубы.
— Осторожнее на поворотах.
— Да и то уж даю тормоз. Ну, так что, уезжаешь?..
— Да.
— Ну, бывай здоров. Заходи сюда в любое время, когда приедешь в Москву.
— Спасибо. Ну, большой поклон отцу.
— Бывай! Счастливо!
Мы пожали друг другу руки. Когда я обернулся в стеклянных дверях-вертушке, он стоял в вестибюле и весело смотрел на меня. Я отправился в метро.
На платформе колыхалась толпа. Видимо, только что пришел поезд. Был час пик. Но не было смысла пережидать. Меня втолкнули в вагон. На следующей остановке в дверь протискались двое мальчишек. Я потеснился и освободил им место.