Шрифт:
Мы взялись за руки и долго глядели друг на друга. Толпа нас обтекала, люди толкали нас, наступали нам на ноги, но мы ни на что не обращали внимания...
Когда мы сдавали пальто и шинель в раздевалку, вестибюль почти опустел. Электрический звонок прозвенел два раза. Мы поднимались по белой широкой лестнице одними из последних. Свои места мы уже отыскали при выключенном верхнем свете. Усаживаясь, я покосился на Ладу. Лицо ее мне показалось спокойным, но круги вокруг глаз были еще синее. Очевидно, она часто плакала.
Я отыскал ее руку и молча пожал.
Она вздрогнула.
Я почти все время смотрел на нее сбоку, хотя на ринге происходили интересные схватки. В конце концов Лада заметила мой взгляд и кивнула в сторону сцены. Однако бокс не шел мне на ум. Я думал о своем друге, о неудавшейся Ладиной жизни. Только в самом конце, когда со сцены объявили имя знаменитого боксера, я перестал смотреть на Ладу. Но зрелище, кроме огорчения, мне ничего не приносило. Оно бередило мою рану, подчеркивало, что на спорте для меня поставлен крест. Что ж, никого винить нельзя в том, что я стал инвалидом. Однако обидно, что эти боксеры всю войну просидели в тылу... Если бы моя жизнь сложилась, как у них, я сейчас, наверное, тоже бы выступал на столичных аренах... Мои мысли расплывались, я не мог ни на чем сосредоточиться, мой взгляд останавливался то на Ладе, то на дерущейся паре.
Потом я неожиданно поймал себя на том, что не спускаю глаз с ринга. Да, хорош был молодой парень, сражающийся с прославленным бойцом: он уже на протяжении двух раундов оказывал ему великолепное сопротивление. Я незаметно для себя наклонился вперед. Но вот стремительный удар бросил парня на канаты, и в публике закричали: «Повис!» И сразу после этого закончился раунд. Только тут я вспомнил о Ладе.
— Тебе не скучно? — спросил я извиняющимся тоном. — Не ругаешь, что вытащил тебя сюда?
— Нет. Этот молодой — до чего он упрям!
Я подумал, что она права. Во втором раунде он дрался так же хорошо, как и в первом. Но все-таки это разве чего-нибудь значило, когда он имел такого противника? Молодой не был достаточно опытным, чтобы не проиграть этот бой. Если я не ошибаюсь, он уже дважды побывал в нокдауне: один раз лежал, другой — стоял на колене; часто он ударялся спиной о канаты. Тогда в публике кричали: «Повис!» Но я мог поклясться, что парень ни разу не висел на канатах.
— Он проигрывает? — спросила Лада.
— Да.
— Вот никогда не думала, что проигрывающий может вызывать восхищение.
Молодой сидел в углу перед нами, и мы могли хорошо его рассмотреть. Он откинулся, положил руки на канаты и закрыл глаза. Пот стекал по его лицу. Один из секундантов, высокий, худой, в полосатом пуловере и серых спортивных штанах, обмахивал его полотенцем. Другой, в свитере, оттягивал резинку его трусов. Очень домашнего вида человек стоял над боксером и гладил его плечи. Это был тренер. Он еще ни разу не наклонился к своему боксеру, чтобы сказать ему что-нибудь на ухо.
Противник сидел в противоположном углу. Встретив на улице, я бы его, конечно, не узнал. Но здесь, на ринге, он очень походил на свои портреты. Даже было удивительно, что он не изменился. На его переносице белел шрам — память о схватке, в которой он уступил звание абсолютного чемпиона страны. До этого он был непобедим. Он выигрывал все встречи в Чехословакии, Финляндии, Норвегии, Дании, Польше. Побили его в тридцать восьмом осенью, когда я начинал второй курс в институте. Помню, мы много об этом говорили с друзьями.
Обо всем этом я рассказал в перерыв Ладе.
В следующий раунд все было по-прежнему. Парень не хотел висеть ни на канатах, ни на противнике. Он шел напролом. Никто не ожидал, что он продержится так долго против Старика, как любовно звали бывшего чемпиона. Многие аплодировали молодому. Но вот Старик неожиданно ударил коротким ударом снизу в печень, и парень свалился на брезент. Удар был до того стремителен, что Лада его даже не заметила. Она испуганно схватила меня за руку. Однако я-то знал, сколько встреч Старик кончал своим знаменитым апперкотом в печень.
Парень грохнулся, и в зале наступила тишина.
Это был нокаут...
Я поймал себя на том, что сижу сгорбившись, опустив плечи, и смотрю на опустевший ринг, освещенный юпитерами.
Очевидно, чтобы замять замешательство, возникшее из-за моего молчания, Лада сказала:
— Давай еще посидим. Зачем с твоей ногой толкаться в раздевалке.
Я словно вернулся из другого мира.
— Да, — сказал я, — давай посидим.
Позже, когда мы одевались, она произнесла задумчиво: