Шрифт:
— На Быстрянку, что ли?
— На нее, на нее.
Он повернулся ко мне спиной и, показывая в левую сторону, сказал:
— Вправо надо идтить.
— Так вправо или влево?
— Вправо, милый, вправо...
Я пошел направо. Примерно через час я понял, что ошибся. Нога моя совсем отказывалась служить. Я брел, тяжело опираясь на палку. Стало смеркаться. От мысли, что придется заночевать в лесу, мне стало тоскливо. Но вот мое ухо уловило лай собак, и я прибавил ходу. Вскоре показалась деревня. Все ее дома были темными. Я медленно шел по улице, выбирая окно, в которое можно постучаться. Собаки лаяли на меня из каждой подворотни, но нигде не открылась дверь. Наконец, я увидел в одном из окон огонек. Это падал свет из топящейся печки. Я постучал в стекло. Выглянула старуха, глухо повязанная платком. Она пригласила меня в избу, но я не вошел и попросил объяснить, как пройти на Быстрянстрой. Оказалось, что я дал крюка. От деревни до Быстрянки было еще два километра. Я поблагодарил старуху и зашагал дальше.
Совсем стемнело, и я с трудом различал дорогу. Проступаясь в колею, я прикусывал от боли губу. Ветер шумел вершинами деревьев. Какая-то птица поднялась с корявой сосны и тяжело полетела прочь. Наконец, я увидел огни поселка. Они тускло светились в ложбине, залитой туманом. Цепочка их уходила к лесу и терялась там. Я долго еще пробирался по болоту, пока не вышел на улицу поселка. Играла гармошка. Из открытых форточек барака доносились звуки радио. Пахло кислыми щами. На пороге, свившись в клубок, дрались две кошки. Навстречу шла женщина, так же глухо повязанная платком, как давешняя старуха; поверх лыжных брюк у нее было надето ситцевое мятое платье. Разговаривая с ней, я убедился, что она совсем молодая, но тень от черного платка, нависшего треугольником надо лбом, скрадывала черты ее лица. Она сказала, что директора торфопредприятия Хохлова сейчас не найти. Говоря это, она усмехнулась. Я вспомнил лоснящуюся от сытости и водки физиономию... Так, так. Он, значит, не ошибся, что я иду к нему... Мне захотелось отыскать кирпичную стену, чтобы измочалить о нее мою палку. Но рядом был жиденький плетень. Вышвырнув палку на гряды, я пошел искать начальника ЖКО.
К моему удивлению, меня встретил худенький человечек, подобострастно толкавший в гору плетенку.
Столкнувшись со мной взглядом, он ухмыльнулся, изучил мое направление и повел меня в общежитие. Уборщица выдала матрац, набитый стружкой, и тяжелую отсыревшую подушку. Я умылся под медным рукомойником, напоминающим опрокинутый богатырский шлем, и лег на топчан. За деревянным, добела выскобленным столом сидел усатый дядька, райпожнадзор, как он с достоинством отрекомендовался мне. Складным ножом пожарник отрезал тонкий ломтик сала, солил его, клал в рот. Потом отрезал кусочек от круглого каравая. Чтобы не видеть, как он священнодействует, я отвернулся к стене. Я лежал и глотал слюну. Рука моя нащупала плотную ткань вещмешка. Кроме диска, в нем ничего не было.
Мои размышления прервал голос уборщицы. Она предлагала мне чаю. Я сел к столу, стараясь не глядеть на пожарника, и, обжигаясь, прихлебывал кипяток из побитой эмалированной кружки. Женщина остановилась напротив меня, подперев рукой щеку. Потом принесла блюдечко дымящейся нечищенной картошки и, поставив его передо мной, приняла прежнюю позу. Мальчик лет десяти держался за ее юбку. Но он смотрел не на меня. Он не спускал зачарованных глаз с пожарника. А тот невозмутимо, размеренными движениями, отрезал ломтики розового сала, и казалось, что шматок его не убывает... Отчего я не мог ничем угостить малыша с глазами голодного волчонка?.. Опустив глаза, я молча чистил картошку. Ничего на свете не было слаще этой картошки. Я не сменял бы ее ни на какое сало. И тем не менее, она становилась у меня поперек горла...
Я спал беспокойно. Всю ночь меня мучили кошмары. Во сне я дрался с Хохловым и пожарником; сила была на их стороне, и они меня побили. Когда я проснулся, пожарник довольно похрапывал, закинув голову и выставив острый кадык. Я нарочно громко возился, кашлял и чихал, чтобы не дать досмотреть ему сон, в котором он, очевидно, избивал меня, но все было напрасно. Так и не разбудив его, я отправился к начальству на прием. Хохлова не было и сегодня. Я хотел пройти к его заместителю, но накрашенная секретарша сказала, что Осип Николаевич занят. Я объяснил, зачем прибыл. Не глядя на меня, загибая на тоненьком лезвии ножика ресницы, она попросила повременить... За окном виднелся железнодорожный состав. Вдалеке светился зеленый глаз семафора. В голубом небе кружили белые комочки голубей.
Через полчаса Осип Николаевич освободился и принял меня. У него была лошадиная голова и красивые миндалевидные глаза с бархатными ресницами.
Он изучил мое направление, документы, характеристики и стал бесцеремонно разглядывать меня.
— Так, так... Значит, приехали по назначению?.. Отлично, отлично... Денька два осмотритесь... Да, денька два... Появится Хохлов... Он сейчас на участках... Возвратится начальник транспортного отдела... А пока отдыхайте...
Я хотел было сказать, что поскольку я считаю себя мобилизованным ГКО, то согласен начать работу с сегодняшнего дня. Но Осип Николаевич остановил меня рукой и продолжал говорить:
— Отдыхайте, отдыхайте, работа никуда не уйдет... А насчет карточек не беспокойтесь... Сейчас получите рабочую — восемьсот граммов хлеба... Зарплату начислим с сегодняшнего дня... А поселитесь в общежитии ИТР, займете комнату,— он снял телефонную трубку и вызвал коменданта:
— Слушай, тут надо устроить приехавшего товарища...— Он взглянул на меня своими миндалинами:— Как ваша фамилия?
Я с удивлением посмотрел на документы в его руках, но сдержался и назвал свое имя.
— Так вот, надо устроить товарища... Снежкова... Да, да, отдай ему эту комнату. Ничего, пожарник уедет... Закрепи ее за... Снежковым. Вот так.
Он вызвал звонком секретаршу, которая уже успела завить ресницы, и приказал выдать мне карточки и какие-то талоны. Она порылась в ящике письменного стола и через полминуты превратила меня в богача. Мало сказать, что я сжимал в руке рабочую карточку! Я был обладателем талонов на пять килограммов хлеба, на килограмм сахара и на килограмм жиров!.. Удивляясь тому равнодушию, с каким она распоряжалась этими сокровищами, я торопливо расписался. А вскоре я уже шагал в общежитие, до подбородка нагруженный продуктами. Райпожнадзор сидел на вчерашнем месте. Если бы я не видел своими глазами нацеленного в потолок кадыка и не слышал храпа, я бы подумал, что он провел за едой всю ночь. Он с прежней невозмутимостью отправлял себе в рот розовые ломтики сала, и было удивительно, что шматок, лежавший перед ним, не только не убыл, но стал еще больше.