Беломраморные ступени Храма музыки поросли мхом, сквозь трещины пробивалась прошлогодняя трава, чуть припорошенная снегом. Однако чем выше Аллегри поднимался, тем чище и новее становились ступени.

Лестница была невероятно длинной, однако Аллегри просто не мог позволить себе присесть и отдохнуть. Даже угроза смерти от усталости его бы не остановила. Только не сейчас, когда в его голове уже звучала мелодия флейты.

Но… где же дверь?

На иллюстрации в атласе ее не было. Аллегри думал, что, может, она с другой стороны Храма, но как туда добраться, по отвесным скалам без единой щербины? И, в конце концов, зачем строить лестницу, если на ее вершине нет входа.

Тем не менее, стена выглядела монолитной.

Аллегри прикоснулся к ней. Совершенный, ослепительно белый панцирь. Ни трещинки. Вздохнув, он повернулся, и едва не упал.

Его ноги непостижимым образом оказались внутри лестницы. Мрамор засасывал, как зыбучий песок.

Аллегри попробовал пошевелиться, вытащить хотя бы стопу… черт с ним, с ботинком. Однако его ждал неприятный сюрприз. Мало того, что ноги застряли крепко, так он еще ничего не чувствовал, как будто внутри мрамора все исчезало. Боль напугала бы его куда меньше.

Лестница как будто ждала, что он все это обнаружит. Мрамор сделался жидким, и Аллегри в одно мгновение погрузился в него, успев издать только короткий вскрик, прежде чем захле…

Захлебнуться. Слово застряло в голове Аллегри, и он еще некоторое время, откашливаясь, пытался понять, где все-таки находится — за порогом смерти или в Храме музыки.

Тишина была оглушающей. Исчезли и горы и шум, их наполнявший, этот настолько привычный фоновый шум, что, когда он исчезает, чувствуешь странную, звенящую пустоту вокруг.

Аллегри оглянулся. Стены напоминали хрусталь, но на них все также не было каких-либо признаков двери. Источниками света здесь служили семь колодцев, один главный и шесть маленьких, расположенных асимметрично.

Он совершенно точно помнил, что снаружи Храма никаких отверстий не было. Так куда же выходили эти колодцы?

Пол поразил Аллегри больше всего: бесконечный клавикорд, закрученный в спираль. Клавиши его, истончаясь, уменьшаясь, уходили в еще один колодец в центре Храма, настолько же черный, насколько белым был световой напротив.

Почти рядом с пятном света на полу что-то лежало, что-то мелкое. Художник мгновенно вспомнил, зачем он сюда пришел.

Стоило ему ступить на одну из клавиш, как Храм музыки зазвучал. Казалось, в хрустальных стенах играет не клавикорд, а целый оркестр, с органом в своем составе. Даже самые дисгармоничные аккорды сплетались так, что казались небесной мелодией.

Ни одно сочетание звуков не могло стать какофонией в этом месте.

Аллегри подошел к колодцу.

Рядом лежала та самая маленькая расписная дудочка, о которой говорила Окарина. И она была разбита.

Он поднял самый большой осколок. Роспись выглядела нелепо: какая-то чересчур яркая мазня. Такие дудочки сотнями продавались на праздничных ярмарках в его родном городе Лаэде. Одно время у самого Аллегри была такая.

Слабо верилось, что когда-то она могла возвращать мертвых и сводить людей с ума. Однако Аллегри видел своими глазами, что стало с сестрами Шати в Храме детей Хаоса.

Художник осмотрелся.

Где же табличка, подумал он. Именно она была ключом к тому, чтобы оживить флейту.

Он отошел к стене и стал внимательно, шаг за шагом, двигаясь по спирали клавикорда, исследовать пол. Звук становился все выше и тоньше, и, когда Аллегри наступал на следующую клавишу, то чувствовал, как вместе с музыкой обостряется и его тревога.

Нет. И здесь нет. И там тоже. Он проверил щели между клавишами. Он даже не знал, как выглядит табличка — в свое время забыл спросить об этом.

А если она провалилась в зазоры между клавишами? Когда художник попытался прощупать там дно, он до него просто не достал.

Аллегри боролся с ощущением бессмысленности этих действий, однако чем дальше, тем сложнее было продолжать искать. Возникло ощущение, будто его привели туда, где исполняются мечты, но вместо ключа всучили рыбу — вещь саму по себе неплохую, однако в этой ситуации совершенно бесполезную.

Он почти дошел до колодца. Клавиши стали такими маленькими, что их под ногой помещалось пять-шесть штук. Художник вдруг почувствовал дуновение ветра. Он стремился к колодцу, добавляя к общей симфонии Храма едва заметное завывание.