Аллегри продолжил поиски. В конце концов, пришлось стать на четвереньки, потому что ветер усиливался, а колодец неведомым образом притягивал к себе.

Таблички нигде не было. Даже у самого края. Почти потеряв надежду, он лег на пол и заглянул в колодец. Стены его просматривались всего на локоть в глубину; дальше стояла густая, темная, беззвездная и бездонная чернота.

И там, где исчезал Храм Музыки и начиналась бесконечная ночь, где в пустоте исчезали клавиши гигантского клавикорда, едва удерживаясь в щели на одном уголке, застряла табличка.

Аллегри, очень медленно, потянулся к ней. Она была совсем маленькая, всего-то в четверть ладони размером, с щербинкой в уголке. Казалось, она может упасть от одного взгляда… дыхания.

Аллегри помедлил некоторое время, не решаясь дотронуться. Очевидно, лучше всего было ухватить за нижний край, однако это означало, хоть на мгновение, но прикоснуться к черноте. Если взять за верхний, то был велик шанс, что табличка просто упадет, если вдруг у него дрогнет рука.

Аллегри не мог позволить себе случайность.

Ему вдруг показалось, что темнота из колодца внимательно, почти плотоядно смотрит на него. Словно ждет чего-то. Он отдернул ладонь от нижнего края таблички и потянулся к верхнему.

Этого оказалось достаточно. Что-то внутри него поняло это раньше, чем разум, а разум — раньше, чем тело: художник смотрел, как табличка, подскочив, проскальзывает сквозь его пальцы, так медленно, словно воздух вокруг превратился в желе.

И вдруг все стало очень быстрым: Аллегри устремился вслед за ней в колодец, почти не заботясь о том, чтобы удержаться на полу. Завывание ветра стало очень громким. Он сжал пальцы в кулак, надеясь, что там окажется табличка, потому что это был единственный, хоть и очень маленький шанс ухватить ее, перед тем, как она навсегда исчезнет в темноте.

И он ее поймал.

За секунду до того, как колодец поймал его самого.

Месяц Тишины подошел к середине. Именно в этот день пустынники отмечали единственный в году праздник — День Мертвых.

Я стал курить. Пустынники ничем таким не увлекались, но особо и не запрещали. Косвенно в этом был виноват ойгур — разбирая сумку, в тот же день, когда сбежал Ксашик, я наткнулся на трубку Винфа и небольшой брикет нгомейского табака — он другого и не курил. Вряд ли он оставил мне его намеренно, скорее всего, просто забыл.

Было ли это влияние табака, или занятий по пению, или еще чего, но голоса в моей голове притихли. Нет, они не исчезли совсем, я мог их чувствовать — но стали тише.

Наши с Омо ночные бдения в саду не стали новостью для Таира, главы поселения. Оказывается, он об этом знал чуть ли не с самого начала, и не вполне понимал, чего это мы скрываемся. Таир, судя по всему, считал, что нам доступна редкая разновидность магического искусства, и разрешил нам тренироваться днем. О "поющих сердцем" и тем более "атмагарах" здесь никто никогда не слышал, а даже если что-то и знал, то не показывал вида.

Ну и хорошо, ну и здорово. Зато теперь по ночам я спал.

Забавная вещь — ночевали мы с Омо все равно вместе, несмотря на то, что ей предоставили отдельную комнату. Походную привычку оказалось не так-то просто побороть.

Хотя сначала мы даже обрадовались.

— Ура, — сказала Омо, собираясь в свою первую отдельную ночевку, — теперь не буду слышать, как ты говоришь во сне.

— А я — твой храп.

— Я дочь императора! — возмутилась она.

— Ладно, я не буду иметь чести слышать, как вы изысканным сопением распугиваете окрестных хищников и бандитов, — сказал я и откланялся.

После чего мы разошлись.

Всю ночь я проворочался с бока на бок, пытаясь понять, что же не так, и был довольно близок к ответу, когда на пол упала циновка с подушкой. Затем на них прилегла Омо. Будь у меня закрыты глаза, я бы даже не заподозрил, что рядом что-то происходит, до того тихо она двигалась.

— Ты чего? — спросил я, так и не дождавшись приветствия или какого-нибудь объяснения.

— Чтоб тебя, ты не спишь, что ли? — спросила она шепотом, в котором явственно слышалось возмущение.

— Это не твоя комната.

— Ух ты, — она тут же отвернулась, свернулась калачиком и демонстративно засопела. Для полноты картины ей следовало чем-нибудь укрыться.

— Где твое одеяло?

Она громко всхрапнула. Я улыбнулся про себя. Изысканное сопение, да-да.

Надо сказать, кое в чем отшельники были настоящими аскетами. Они нечасто зажигали очаг, поэтому в их домах стоял собачий холод, особенно по ночам. Я ложился спать, укрывшись одеялом, курткой и предварительно сотворив заклинание теплового кокона. Но даже это не всегда помогало.