Тем временем бронетранспортер подъехал к месту, где уже было собрано множество пленных. Чуть в стороне от общей массы на земле лежали и сидели раненые. Туда же сгрузили и нас. Не надеясь на помощь, достал из кармана индивидуальный пакет и перевязал рану. Никто из раненых не кричал и не просил о помощи. Понимали безнадежность положения. Только слышались приглушенные стоны и часто повторяемое слово «пить».

Недалеко от меня, скорчившись, сидел солдат с распоротым животом. Он пытался затолкать обратно вылезавшие внутренности. Но их почему-то оказалось слишком много, и те, что не уместились в животе, он держал в руках, беспомощно озираясь по сторонам, не зная, что с ними делать. Очевидно, осколок только вспорол брюшину, не повредив ничего больше.

Рядом лежал пожилой солдат, тоже раненный в живот. Лицо его было желто-серым, как у покойника. Пуля, оставив на теле крохотное лиловое пятнышко, застряла внутри. Шансов выжить у него было немного.

Вокруг раненых вилось огромное количество мух и слепней. Особенно они досаждали тяжело раненным. Насекомые облепляли лица, набивались в рот, нос, в открытые раны. Один солдат еще пытался языком выталкивать мух изо рта. Они нехотя выбирались оттуда, но тут же забирались обратно. Вскоре и эти слабые движения языка прекратились... Отмучился солдат.

Раненые все прибывали. Их подвозили на крестьянских повозках, запряженных тощими лошадьми, вероятно, реквизированными у населения.

Но вот подъехало несколько легковых машин. Из них вышли щеголеватые самодовольные эсэсовские офицеры с кокардами в виде черепа на фуражках. Один из них, окинув взглядом огромную массу пленных и гору трофеев, сказал, обращаясь к остальным офицерам:

— Жаль, что маршал Тимошенко не присутствует при этом. В знак благодарности за такой весомый вклад в нашу победу фюрер зарезервировал для него рыцарский крест с дубовыми листьями!..

Я готов был провалиться сквозь землю от стыда и позора. Был уверен, что маршал Тимошенко уже пустил себе пулю в лоб. Но, как выяснилось позднее, он не только не был разжалован, но оказался дважды Героем Советского Союза, и его имя было присвоено одной из военных академий!..

Но вернемся к ходу событий на грешной земле. С помощью громкоговорителя офицер СС объявил на ломаном русском языке:

— Евреям и комиссарам выйти вперед!

Вышли человек двадцать. Посчитав, что этого недостаточно, несколько эсэсовцев прошли вдоль рядов пленных, выталкивая вперед тех, кто по их мнению, должен был выйти добровольно. Комиссаров сразу же куда-то увели, а евреям, их было девять, дали лопаты и приказали копать яму по соседству с местом, где лежали мы — раненые.

Тем временем появился врач в офицерской форме. С помощью наших пленных санитаров он начал осмотр раненых. В руках у него был стек, которым жокеи подгоняют лошадей. Концом стека он открывал и ощупывал раны. По его указанию одним делали перевязки, других, тут же грузили на повозки и увозили, третьих оставляли лежать, не оказывая помощи.

Судя по всему, шла квалифицированная сортировка: на тех, кто еще может сгодиться, и тех, кого в отходы...

Дошла очередь и до меня. Врач стеком отвел половинки брючины и жестом приказал согнуть и разогнуть ногу. Тут он обратил внимание на еще свежий шрам от первого ранения разрывной пулей.

— А это что такое? — спросил он по-немецки, больше обращаясь к самому себе.

— Июль сорок первого, оборона Днестра, — также по-немецки ответил я.

Врач изумленно посмотрел на меня:

— Откуда ты знаешь немецкий язык? Почему такое произношение? — Я ответил, что немецкий изучал в школе. Не стал объяснять, что это была немецкая школа. Врач хотел еще что-то спросить, но в это время лежащий рядом раненый попросил пить.

— Чего он хочет? — поинтересовался врач.

— Он просит пить. Его, так же, как и всех нас, мучает жажда, — сказал я, хотя и не очень надеялся, что мои слова примут во внимание. Но, к удивлению, врач тут же распорядился, и раненым дали напиться.

Утолив жажду, кто-то из них сказал:

— Теперь можно и помирать.

— Да уж скорей бы прикончили. Сил больше нет терпеть, — со стоном отозвался раненый в живот.

— Ничего, ребята, еще повоюем, — подбодрил другой.

— Да гори оно все голубым огнем, — возразил ему кто-то. — Думаешь они с нами возиться будут. Вон могилу-то роют, в ней и нам места хватит.

Яма, действительно, уже достигла размеров, позволявших захоронить в ней не один десяток. На поверхности земли видны были только головы копающих. Эсэсовец с автоматом на груди подгонял их. В руках у него был наш противогаз. Он держал его за конец гофрированного шланга и с размаху бил металлической коробкой по головам и спинам. Раздавались глухие удары, слышались стоны. Кровь заливала лица. Но обреченные вынуждены были безостановочно копать, чтобы избежать новых ударов. Но вот эсэсовец приблизился к самому краю ямы и, уперев приклад автомата в живот, дал короткую очередь... Из ямы раздались крики, но сразу оборвались. Только стоны еще доносились оттуда. Затем к яме, ставшей братской могилой, подошли эсэсовские офицеры. Они вытащили пистолеты и каждый всадил по пуле в тела на дне ямы. Стоны смолкли. Все было кончено.