Но не слон, а анапест, не лев, а хорей.

Не заряженный пулей большого калибра,

Никому не опасен был мой карабин,

Но когда наконец я дойду до верлибра,

Вы услышите рев асуанских турбин.

Крокодил, плотно закусивший бушменом,

Разбиваясь о пороги Хартума,

Послал мне последнее «прости»,

Составленное из моих стихов.

Горилла великого леса,

Вычесав очередное цеце,

Разложила мертвые тушки насекомых

Так, что они образовали строки моих стихов.

Много их – беспокойных, зубастых, мохнатых,

Крадущих девушек по окраинам глухих селений,

Функционирует моими стихами,

Отправляет ими ежедневные нужды

Выросшего по ошибке шестого чувства,

Скачет по саванне, выбивая мои ритмы на жирной почве,

Забывает мои книги на внезапно рвущихся «Шаттлах».

Солью моря пропитанной харей,

Человек, улыбайся во тьму,

Капитан четырех полушарий —

Я сейчас объясню, почему.

Да, хотя не о двух головах ты,

Но зато, побывав на Луне,

На свои бесконечные вахты

Заступаешь на белом слоне.

Иль, рубашку свою отутюжив,

Избиваешь раба без затей,

Так что сыплется золото с кружев

И рубин с розоватых ногтей.

Но, пока затаился невольник,

Нож для яростной мести точа,

Перейду я, пожалуй, на дольник

И анапесты скину с плеча.

Поставим точку без лишнего шума.

Вот остановка. А что? Давай!

Машенька! Я никогда не думал.

Некогда, Маша. Уйдет трамвай.

Как жили поэты? Вдыхали жасмин,

Писали послания дамам.

Так Анненский делал и даже Кузмин,

Тем более – Блок с Мандельштамом.

В последнюю даль вдохновенье послав,

Давили подушки диванов —

Вот эту – Георгий, а ту – Вячеслав,

В любом варианте – Иванов.

Бывало, на башне раденье свершив,

Вопросом измучась, на пузе

Ползли через сад. А вопрос-то паршив:

Нальют ли им в доме Мурузи?

Потом из Куоккал своих, Териок

И далее – не Мустамяк ли? —

Они затевали могучий рывок,

В Крыму у Волошина мякли.

Тебе ль, Коктебель, до поэтов твоих?

Багровый и белый отброшен.

Напрасно молился за этих двоих

Радушный хозяин Волошин.

Россия, душа, пропадай за пятак,

Черемуха вянет, воняя.

Так жили поэты? Нет, жили не так,

Зато и вина их – двойная.

Душевнобольной избегает врача —

Мы действуем в той же системе.

Вдыхая жасмин и посланья строча,

Живем мы не так и не с теми.

И пить-то нам надо нарзан да боржом,

Крепить понемногу здоровье,

А мы-то… А мы со-танеем да ржем

В Горелове и Комарове.

Отвяжись, я тебя умаляю,

Улялюм, улялай, рататуй,

До чего я себя умиляю

В окружении тисов и туй!..

Не протяжной парижскою нотой

Заливаю чужую лапшу —

Time с его долготой и длиннотой

Сократиться, свернуться прошу.

Замечаю дрожание сети,

И оно создает обертон,

И от этого в каждом сюжете

Рай потерян и ад обретен.

«Одиссея» моя, «Илиада»

Бледным пламенем душу палит:

Это Машенька там или Ада —

Неизбывное племя лолит.

Лишь ему принимаю присягу,

На других ни за что б не смотрел,

И кровать уплывает к оврагу

На последний и сладкий расстрел.

Там, наверно, какой-нибудь улей,

И недаром овраг зажужжал,

И меня убивают не пулей,

А безжалостной тысячей жал.

Отпоет меня между черемух

Хор враждебно настроенных пчел…