Постоянно с криком реет и нисколько не стареет (покупайте модные подтяжки для брюк и лица); черной молнии подобный, вам не нужен мрак загробный (криогенные технологии спасут от разложения личность и общество); как стрела пронзая тучи, он становится все круче (всех позвонивших в течение пяти минут ждут на самом верху социальной лестницы для индивидуальных консультаций); пену волн крылом срывает, голося, как Пусси Райот (мировой тур знаменитой группы по храмам и кладбищам, билеты продаются в один конец).

Вот он носится, как демон, – гордый, черный, толерантный, – и смеется, и рыгает. Отчего же он смеется, как Обама над Манделой? Потому что насмешили! Отчего же он рыгает? Он прекрасно пообедал (наши рыбные блюда – кость в горле конкурентов; сеть ресторанов высокой кухни «Омар для Хайяма»).

В гневе грома, – чуткий демон, – подползает к Гюльчатай он; знает – личика не скрыть ей паранджою и хиджабом. «Нет, не скроют, нет, не скроют!» – он по-ленински картавит и хватает сладострастно Гюльчатай за части тела. Смотрите новейший отечественный блокбастер «Торжество и предубеждение» – лучшую иллюстрацию к единому учебнику истории (6+12+16+18=33 с учетом скидок; принимаем групповые заявки).

Ветер воет… Гром грохочет… Послушайте прогноз погоды на вчера и позавчера (сегодняшний прогноз прозвучит завтра в это же время).

Синим пламенем пылают планы смелого «Газпрома», потребители желают у себя их видеть дома. Заказывайте поздравительные стихи для исполнения на корпоративах, юбилеях и политических акциях, и ваши акции взлетят, как на дрожжах.

– Буря! Скоро грянет буря! – пропищит, однако, птица; мы смеемся, каламбуря, а она одна коптится. Не грузи меня, ровесник, лучше мой стакан наполни, пусть какой-то Буревестник гордо реет между молний. Разве мы его уморим? Наши скромные обеды над ревущим гневно морем раздели, пророк победы! Если мы сегодня в сборе, если слог мой непроворен, пусть сильнее грянет Боря Чечельницкий [24] и Григорин! Мы не Кэрролом и Милном укротим вселенский хаос, оттого-то Горький мил нам как язык рекламных пауз.

Вчерашний день пошел на слом,

Я вышел на природу.

Там била женщина веслом

О пенистую воду.

Ни звука из ее груди,

В моей же – шум от зуда.

И я сказал себе: «Иди,

Иди скорей отсюда».

И я пошел оттуда на

Какой-то двор за стройкой.

И вижу: там опять она

Бежит с веслом за тройкой.

Я раньше не видал такой

И сразу понял: сила, —

Когда она одной рукой

Коней затормозила.

В другой руке держа весло

(Страшней оружья нету),

Она по первое число

Навешала корнету,

Но подняла его потом

И, чмокнув для почину,

Поволокла в горящий дом

Несчастного мужчину.

По стогнам града, по горошинам

Уже совсем другого града

В цветном платке, на косы брошенном,

Неведомому счастью рада,

Вдруг увидала: на дрезине я

Проехал, мимолетно скалясь.

А ленты – желтая и синяя —

С зеленою переплетались.

От лент и пуговиц пугающих,

От дымки сказок и столетий

Два ярких глаза набегающих

Слились в один – наверно, третий.

Беги туманами и росами,

Иди в пустыни и трясины

И гибни, гибни под колесами —

Но только не моей дрезины.

Пусть я теперь все меньше кваса пью,

Все больше дергаюсь и ною, —

Лежи, лежи себе под насыпью,

Но только не беги за мною.

Держусь лекарственной настойкой,

Почти дышать перестаю.

Зачем ты кружишься над койкой?

Ведь я к тебе не пристаю.

Ведь так прекрасно, так нетленно

С тобой контакта избежать,

Пока то локоть, то колено

Ко мне стараешься прижать.

Уже собою не владею,

Сжимаюсь внутренне в комок:

Попасться бы тебе злодею,

Злодей бы, может быть, помог.

Избавил бы меня от груза,

И жил бы я, и хвост трубой…

– Ну, здравствуйте, я ваша муза!

– Да как мне здравствовать с тобой?!

Никогда я не был на сафари…

Я не пил африканского черного неба,

Я не ел легендарный египетский хлеб.

Но и Бабель ведь тоже не видел Мандеба,

А назвали же Бабелем этот Мандеб.

Не водил я верблюдов по рыжей Сахаре,

На камнях пирамид не сушил сухарей.

От руки моей гибли невинные твари,