А годы — словно равнодушные корректировщики. Не пройденная, не тронутая еще никем дорога по-прежнему уходила за горизонт, а сам горизонт все сильнее затягивался дымкой. Да и дорога тоже теряла четкость границ, становилась как будто бы шире и шире, а это никогда не приводило к хорошему.

Приход Веры Ивановны и просьба ее окончательно вывели Евгения Александровича из равновесия. Прекрасный финал принципиальной независимости…

Евгений Александрович вспомнил, как было однажды летом, наверное, дней через десять-пятнадцать после приказа о его зачислении. В институте стояли горячие дни — принимали вступительные экзамены. В длинных коридорах редкостная тишина. Торжественность чувствовалась во всем, даже в осанке преподавателей, в той значительности, с которой они обменивались мнениями (вот уж, поистине, каждое слово на вес золота).

…Евгений Александрович зашел в одну из аудиторий. Экзамены принимал незнакомый ему математик; он был кругленький и розовенький весь, словно питался только сливками, а умывался — молоком. Он, видно, долго дожидался ответа от абитуриента, но, судя по всему, напрасно. Парень с широкими крутыми плечами тоже сидел розовый. Набычившись сидел, но явно не желал сдаваться.

Было в его взгляде, во всей его фигуре что-то такое, что Евгений Александрович не мог пройти мимо, и только потом, некоторое время спустя, понял: от парня веяло спокойной уверенной силой, которая не привыкла сдаваться. Евгений Александрович пододвинул свободный стул и некоторое время наблюдал за парнем.

— Во-от, — сказал преподаватель и тяжко вздохнул.

Евгений Александрович не разделил его печали. Он спросил парня:

— Давно из армии?

— Два месяца как, — ответил парень.

— Сам откуда?

— Из села. — Он поднял голову и доверчиво посмотрел на Евгения Александровича. — Учил, учил, вроде все нормально, а вот забыл.

— Мало занимались.

— Да и так все ночи аж до утра, и сразу в поле. На весь день. Жатва. А колхоз-то свой, как же иначе…

— А строителем быть хотите?

Парень ответил не сразу.

— Еще бы…

— Вот видите, — сказал проректор экзаменатору. — Я думаю, из него хороший строитель получится.

И парню:

— А вы уж не подкачайте. — И встал.

После экзаменов цветущий кругленький преподаватель остановил в коридоре Евгения Александровича и сказал ему посмеиваясь:

— А вашему про-те-же я поставил четверку.

— Моему протеже?

— Да. Тому, из деревни.

— Это не протеже, это просто абитуриент.

Но толстячок не поверил Евгению Александровичу.

— А чем же тогда объяснить, — спросил он игривым тоном, — ваше, мягко говоря, вмешательство?

— Просто парень понравился. Не пижон.

— И только-то? — протянул разочарованно преподаватель. — Маловато.

— Маловато? — Евгений Александрович взял его под локоть и сказал шепотом, словно по большому секрету: — Знаете, такая штука… когда вас будут бить хулиганы, допустим, в трамвае, все интеллигентно отвернутся, а этот — заступится.

— Вполне убедительно, — сказал толстячок после некоторой паузы и неожиданно шмыгнул носом.

Вечером дочка разучивала на пианино довольно приятную мелодию. Звуки пока что были неуверенны, медлительны, словно шла дочка по темной лестнице и, прежде чем поставить ногу, нащупывала ступеньку.

Евгений Александрович отодвинул доклад, который писал, и прислушался. Он стал поторапливать звуки, и в его голове они побежали живей.

И он вдруг вспомнил… И ему захотелось подойти к дочери и сказать:

— Мой друг! Человек, сочинивший эту прекрасную мелодию, был плохой человек. Он обожал чины, он пресмыкался перед старшими по званию. Он совершал поступки, которые шли вразрез с его убеждениями. Он был в разладе с собственной совестью.

Евгений Александрович уже готов был встать и потянулся застегнуть верхние пуговицы на рубашке. Он застегнул пуговицы, но властная неведомая сила держала его на месте.

Наверное, вечность сидел Евгений Александрович, уставясь в одну точку. И ему становилось ясно как божий день, что ни сейчас, ни завтра он уже не сможет работать, как вчера. И это ему совсем ни к чему. Человек — не ветка, и если пригнуло случайным снегом, он должен скорей распрямиться…

Прораба Василия Васильевича Ситникова найти было нелегко: словно ходячее облако, кочевал он по ремонтно-строительным точкам города. А их много, их сорок, не меньше. Путь свой он каждый раз прокладывал таким образом, чтобы особенно не отрываться от дома, прилегающего к конторе, ибо там находился единственный на два дома телефон. Если кому-то требовался прораб Ситников, то спрашивали Васю. Вася — и все! И никаких причиндалов. Служащие молодежной организации бегали по коридорам и кричали на все лады: