палатку.

Ночью ветер начал было стихать. Просыпаясь, мы слышали, как он пел свою

песню уже на низких нотах, а временами слабел настолько, что звуки переходили в

шуршание, напоминавшее шорох осенних листьев. Успокоенные мыслью, что метель

кончается и с утра можно будет продолжать путь, мы засыпали, кутаясь в меха. Но

перед утром метель разгулялась с новой силой. Ветер опять со свистом и визгом

понесся над нашим утесом. Пришлось остаться на месте. Около полудня ветер

отклонился к югу, потом к юго-западу и, наконец, обрушился на наш лагерь. Не стало

тишины и уюта и под нашим спасительным обрывом. Сначала мы вынуждены были

закрепить колья палатки и потуже натянуть парусину, а потом выложить снежную

стену. 25-градусный мороз при таком ветре пробирал до костей. Но в палатке, за

снежной стеной, мы его почти не чувствовали. Некоторые собаки дали занести себя

снегом и не вылезали из своих нор. Другие, повизгивая, искали новых мест и скоро

тоже успокаивались под защитой снежной стены.

Я вычертил пройденный путь. Журавлев внимательно следил за тем, как я

откладывал на бумаге азимуты, наносил [182] отрезки пути, обозначал русло речки и

зарисовывал прилегающие горы. Он узнавал на планшете отдельные участки и был

необычайно доволен этим. Когда, поставив последнюю точку, я показал

местонахождение нашего лагеря, охотник задумчиво проговорил:

— Эх, если бы я умел делать съемку! Какую карту Новой Земли составил бы!

Сколько лет колесил по ней, а путь остался только в голове. Помню горы, речки и

ледники, которых, пожалуй, не найдешь ни на одной карте.

Я стал говорить о том, что его работа в нашей экспедиции так же ценна, как и труд

топографа. Вот мы колесим по ледяным просторам Северной Земли, боремся с

морозами и метелями и прокладываем след саней там, где никогда еще не ступал

человек. Все это вольется каплей в сокровищницу культуры нашей страны, будет

содействовать ее росту и славе. И он, Журавлев, вложил в это дело свою не малую

долю. Сергей слушал и оживлялся. В нем обострилось сознание общественной

ценности его работы в экспедиции.

Перед вечером метель уменьшилась. Мы выбрались на высокий берег, набрали

камней и сложили гурий{13}, а под ним из мелких камешков выложили надпись: «У. и

Ж. 1931 г.»

К утру 6 апреля метель окончательно улеглась. Термометр показывал — 27°.

Мороз сдабривался легким восточным ветром. Метель почти начисто подмела снег и

обнажила большие участки берегов речки. Зато в самое русло ее намело много снега.

Истертый в пыль, спрессованный силой ветра и смерзшийся, он лежал плотной,

сплошной массой и представлял идеальный путь.

Случилось то, что представляет обычное явление в Арктике. Здесь часто

достаточно одних суток, чтобы условия пути изменились неузнаваемо.

Вчера мы вынуждены были итти тяжелым путем по берегу речки и даже не

рисковали спуститься в ее русло, заваленное глубокими и рыхлыми сугробами.

Теперь здесь была чудесная дорога.

Мы без труда прошли 8 километров к востоку и почти вплотную приблизились к

подошве столовой горы, которую впервые увидели три дня назад. Оставили собак и

поднялись на плоскую вершину. Анероид показал 345 метров высоты.

По всем признакам, мы приблизились вплотную к водоразделу.

К югу лежал все тот же ледниковый щит. На юго-восток и восток тянулась

широкая равнина, прерывавшаяся несколькими [183] куполообразными вершинами.

Определить доступность пути в этом направлении не представлялось возможным.

Полоса тумана закрывала даль.

Интересная, возбуждающая любопытство картина открывалась на северо-востоке.

В этом направлении, над пеленой тумана, скрывавшего плоскогорье, видны были какие-

то высокие острые пики. К югу они переходили в возвышенности с мягкими

очертаниями, а к северу обрывались крутой стеной. Очертаниями они несколько

напоминали открытый нами мыс Ворошилова. А это позволяло предполагать, что они

расположены на берегу моря.

На карте в этом направлении, на восточном берегу Земли, лежал мыс Берга. Но ни