и зверь повел себя необычно. Несмотря на рану, он остановился на границе торосов, за

которыми его ждало верное спасение. И вдруг бросился обратно. Добежав до собак, он

с рычанием начал рассыпать затрещины; раскидал в разные стороны соперников и сам

занялся мясом своего собрата. Собаки оправились от тумаков и перешли в контратаку.

Деле принимало нежелательный оборот. Голодный, рассвирепевший зверь мог

искалечить наших собак.

Несколькими выстрелами мы прекратили эту борьбу. Зверь оказался крупным. На

безмене, лежавшем в палатке, [175] мы частями взвесили тушу. Вес ее был около 400

килограммов. Домой вернулись с санями, доотказа нагруженными мясом и двумя

шкурами.

* * *

Мяса было достаточно, и можно бы спокойно заняться подготовкой к новому

походу, не думая пока об охоте. Но совсем неожиданно мы убили третьего медведя,

чему и сами были не рады — достался он нам слишком дорогой ценой.

Случилось это через день после возвращения с Голомянного. Утром Вася Ходов

вышел из домика и скоро вернулся с сообщением, что собаки вылезли из загородки и

всей сворой держат в торосах медведя. Мы бросились на лай, доносившийся из льдов.

Собаки окружили небольшого медведя в ледяной яме между двумя торосами.

Молодой, сильный зверь крутился, как волчок. При его наскоках собакам некуда было

отступать в тесном проходе. Тем более, что в яме собралась вся стая. Вместе с

отъявленными медвежатниками на зверя наседали и те собаки, которые никогда не

отличались охотничьим азартом, предпочитая охоте нарубленную медвежатину. Даже

четырехмесячные щенки неумело ввязались в дело, создавая еще большую тесноту и

суматоху.

Медведь пользовался этим и наносил удар за ударом. К нашему приходу Козел

уже прыгал на трех лапах, а Гиена, скорчившись, скулила на гребне тороса. Увидев нас,

стая с еще большим остервенением бросилась на зверя. С трудом я выбрал момент для

выстрела. Пораненный зверь, облепленный собаками, свалился в агонии. После

следующего выстрела он окончательно затих. И тогда перед нами раскрылась печальная

картина побоища.

Рядом с тушей медведя ползал с парализованным задом один из наших лучших

медвежатников — Тяглый. Не имея сил встать на ноги, он все еще пытался вцепиться

во врага. А по другую сторону туши лежал с разбитым черепом мой Мишка. Не то

разрывная пуля моего карабина, прошедшая сквозь зверя, не то лапа медведя прервали

жизнь лучшего передовика в упряжке.

Тяглому зверь, повидимому, вывихнул позвоночник. Когда оторвали собаку от

убитого медведя и взяли на руки, чтобы отнести домой, у нее что-то хрустнуло в спине,

и только после этого пес, хотя и с трудом, начал вставать на ноги. Гиене медведь

распорол бок, а Козлу прокусил лапу. В общем три собаки на какой-то срок вышли из

строя, а четвертая — Мишка — погибла безвозвратно. [176]

Собаки были нашими верными помощниками и друзьями. Мы знали их

индивидуальные особенности, характеры, наклонности и привычки, умели различать

их настроения. Поощряли трудолюбивых, наказывали лодырей. Каждый из нас наедине

даже разговаривал с ними, а они отвечали умным, понимающим взглядом. Часто на их

долю выпадала очень тяжелая работа; но в таких случаях и самим нам едва ли было

легче. Мы делили с ними тяготы пути, работали бок о бок, а на стоянках лаской и

заботой старались вознаградить их за лишения. Порою исключительная обстановка

вынуждала нас быть суровыми с ними. Но вообще-то мы берегли их и ценили, а многих

из них по-настоящему любили и болели душой при несчастьях с ними, а тем более при

их гибели. А гибли, как правило, лучшие, наиболее активные и преданные нам.

Первую собаку мы потеряли еще осенью, вскоре после ухода «Седова». Мы еще

мало знали ее и не успели по-настоящему оценить. Надо полагать, что это был наиболее

азартный пес. Он вместе с другими умчался за медведем на пловучие льды, да так и не

вернулся.

Новый чувствительный удар постиг нас в середине полярной ночи. Как-то с

улицы донесся лай собак. Выскочивший из домика Журавлев увидел в десяти метрах от