До последнего дня похода нас не беспокоила не только метель, но даже и поземка.

Шестнадцать суток воздух не шелохнул, точно мороз сковал все бури. Страна льдов и

метелей словно отдыхала в тишине и лучах солнца. Диск его поднимался все раньше,

на покой уходил все позже. Быстро прибывал день, ночь укорачивалась.

Но это не успокаивало нас. Длительное затишье казалось обманчивым. Мы ждали,

что необычная в эту пору тишина неминуемо разрядится еще не виданной бурей;

каждый день были готовы к худшему и торопились использовать благоприятные

условия. Один за другим мы делали переходы, какие только возможны при предельной

нагрузке собак.

Впрочем, не обошлось и без приключений.

В конце третьего перехода, на пути вдоль одного из склонов мертвого глетчера на

острове Октябрьской Революции, наткнулись на медвежью берлогу. Сами мы могли и

не заметить ее, помогли собаки. Они «хватили воздух», заволновались и, свернув с

курса, начали карабкаться на крутой склон. Там мы увидели черное круглое отверстие,

напоминавшее [358] иллюминатор на борту корабля. Берлога была на высоте 35—40

метров почти отвесного склона.

— На десятый этаж без лифта, — заявил Журавлев.

— И даже без лестницы, — добавил я.

— Ничего, доберемся!

— А может быть, займемся на обратном пути?

Я знал, что задавать такой вопрос охотнику было равносильно просьбе к ястребу

оставить до завтра замеченного цыпленка. Журавлев сразу потускнел и насторожился,

словно я попытался отнять у него что-то очень необходимое.

— Там ведь медвежата. Что будем с ними делать? — напомнил я.

— Повезем с собой, — не задумываясь, ответил охотник.

— Да мы и так перегружены!

— Пустяки, я пойду пешком. А оставим — пропадут и шкура, и живность, и мясо.

На последнее слово он особенно нажал. И не без умысла. Мясо нам,

действительно, было очень нужно. Оно увеличило бы наши запасы, оставляемые на

острове Большевик.

Журавлева особенно интересовала охота на медведя в берлоге. Он еще никогда не

занимался такой охотой. В южной части Новой Земли, где Журавлев провел треть своей

жизни, белый медведь встречался не так уж часто. Все звери были добыты там

Журавлевым на свободе. Здесь, на Северной Земле, в прошлом году у нас не было

времени для отыскивания берлог, мы промышляли медведей или случайно

встретившихся в пути, или в районе базы экспедиции, на морских льдах. В последнем

случае нам попадались только самцы, круглый год бродящие в поисках пищи, или

яловые матки, которые тоже не ложатся зимой в берлоги.

В берлоги ложатся только матки, ожидающие потомства. Устраивают свои берлоги

они только на суше. По крайней мере, насколько мне известно, никому из полярных

путешественников ни разу не приходилось обнаружить медвежью берлогу на морских

льдах.

С конца сентября до половины ноября, в период, когда переметаемый метелями

снег начинает образовывать забои) медведицы выходят на берег, отыскивают крутой,

заносимый сугробами склон, вырывают в снегу ямы и ложатся на долгую зиму.

Полярные метели сами достраивают их жилища. Снег все больше заносит место

залежки. От дыхания и теплоты тела снег над зверем подтаивает и постепенно

образуется куполообразный свод до полутора метров высотой. Обнаружить в это время

берлогу почти невозможно. Лишь в конце февраля, а чаще только в марте, уже

обзаведясь потомством, медведица проделывает круглую отдушину. [359]

Берлогу она покидает не сразу. Ждет, пока медвежата подрастут и смогут

пуститься с матерью в бесконечные странствия по ледяным просторам.

Вдвоем добыть медведицу из берлоги не представляет особого труда. Мы

закрепили собак, взяли карабины, шест, топор, лопату и полезли «на десятый этаж».

Склон падал под углом около 55°. Снежный забой на нем был так крепок, что лопата

при подъеме оказалась бесполезной. Вырубая топором ступеньку за ступенькой, мы

только минут через 40 приблизились к берлоге. По краям отдушины висело кружево

инея — признак, что зверь на месте.