горы Герасимова. Также ясно было, что никакой отдельной горы в действительности

нет, что это лишь юго-западная оконечность высокого плато, занимающего всю

северную половину острова. Расстояние до обрыва можно было определить в 80—85

километров, но перед ним лежала еле различаемая полоса [361] должно быть,

являющаяся высокой и широкой береговой террасой острова. Значит, расстояние до

острова в этом направлении едва ли могло превышать 60—65 километров. Судя по

карте Гидрографической экспедиции и по данным нашего астрономического пункта на

мысе Свердлова, почти прямо на юге, в 100 километрах от нас должен был лежать мыс

Неупокоева, но его мы уже не могли видеть из-за дальности и низких берегов этого

мыса.

Пересечь пролив можно было в двух направлениях. В одном случае предстояло

итти на восток — прямо на ближайшую точку острова Большевик; во втором — на юго-

восток, к горе Герасимова. Первое направление, в центральной, самой узкой части

пролива, обещало сравнительно легкий путь, поскольку там торошение льдов не могло

быть сильным. Но нам хотелось оборудовать продовольственный склад возможно

дальше к югу. А это означало, что если бы мы пересекли пролив в восточном

направлении, то потом должны были повернуть к юго-западу и, таким образом, пройти

две стороны почти равностороннего треугольника. Путь на юго-восток, на гору

Герасимова проходил только по одной стороне этого треугольника. Поэтому последнее

направление было более выгодным.

Но здесь, в пределах видимости, ледяное поле было вздыблено торосами. Одна за

другой тянулись их гряды. Пространства между торосами только кое-где представляли

ровные площадки, в большинстве же были забиты мелкими льдинами. Отдельные

льдины, нагроможденные друг на друга, образовывали причудливые фигуры,

напоминающие гигантские друзы. Все это блестело в лучах яркого солнца, искрилось,

отливало синими и голубыми оттенками. Зрелище было красивое и величественное, но

вместе с тем создавало впечатление непролазного хаоса.

Можно было надеяться, что на некотором расстоянии от берега торосы поредеют

или исчезнут совсем, но местность, лежавшая перед глазами, сулила большие

трудности.

Уже решив про себя выбрать этот путь, я спросил стоявшего рядом товарища:

— Ну, как, нравится?

— Красота!

— Пройдем?

— А то как же!

— Может быть, пойдем кругом? Там, наверно, будет легче.

— Ну, зачем? Здесь веселее!

— Да ведь тяжело придется.

— Ничего! Собаки в порядке, а сани выдержат! [362]

Журавлеву даже и в голову не приходило, что мы сами можем не выдержать, хотя

он прекрасно понимал, что на такой дороге больше работы предстоит нам, а не собакам.

Я не стал его больше испытывать. И мы, избрав трудный, но кратчайший путь в

направлении горы Герасимова, пустились в дорогу.

Хаос льдов сразу окружил нас со всех сторон. Каждые 10—15 минут мы

взбирались на очередную гряду беспорядочно наваленных льдин, потом, с возможной

осторожностью, скатывались, сползали или попросту сваливались та другую сторону,

чтобы тут же начать взбираться на новый торос.

Глыбы, гряды, бугры, ледяные мешки и глубокие колодцы, засыпанные пушистым

снегом, следовали бесконечной чередой.

Собаки часто оказывались совершенно бессильными. Свалившись всей упряжкой

в ледяной мешок, они без нашей помощи уже не могли из него выбраться. Или какая-

нибудь одна собака повисала между двумя вертикально торчащими льдинами и, хрипя в

лямке, ждала, пока ее вытащат. А тут еще медвежата. Уже привыкшие к саням и,

повидимому, считавшие свое место на них неотъемлемым, они то и дело вываливались

на лед, жалобно ревели, стараясь забраться обратно. Иногда им удавалось это сделать

самим, но через несколько минут сани снова кренились, ныряли передком или

становились на дыбы перед новым торосом, и зверята клубками вновь катились на лед.

Мы удлинили их цепи, после чего медвежата побрели за санями самостоятельно.