должен был отгрести снег внутрь палатки и почти по пояс завалить меня.

Сейчас он только что вполз обратно.

— Ад, настоящий ад! Еще хуже, чем вчера, — услышал я вместо утреннего

приветствия. — Палатку совсем сровняло. Боялся — не найду ее и ползал с веревкой.

Словно Иван-царевич с клубком ниток. Все собаки опять под сугробом. Ветер не дает

подняться, даже на коленях не устоишь...

— Потому ты и навалился на меня? — перебил я, выдергивая свою ногу из-под

его колена.

Сергей попытался отодвинуться в сторону и тут же уперся в противоположную

стенку палатки. Наше жилище, придавленное сверху сугробом, а внутри наполовину

загроможденное ворохом снега, стало очень тесным.

— Как трещина?

— Добрался до нее на четвереньках. Обратно еле дополз. Вся засыпана снегом, не

расходится. Что-то удерживает льды.

— Значит, доброе утро!

— Да, добрее не придумаешь!

Так наступило утро 7 марта. Часы показывали 8.

Мы очистили от снега одежду, сложили ее в еще свободный угол палатки и

приготовили завтрак. Потом кое-как выгребли из палатки снег и расчистили выход. Он

теперь уходил вертикально вверх и напоминал узкий колодец. С трудом мы выбрались

наружу.

Журавлев был прав. Метель свирепствовала еще сильнее, чем накануне. Ветер не

изменил направления. У палатки скорость ветра достигала 28 метров, а когда мы

выползли на гребень прикрывавшего лагерь тороса, анемометр показал 34 метра в

секунду. Это означало, что жестокий шторм перешел уже в ураган. По шкале Бофорта,

принятой моряками для классификации движения воздуха, ураганом называется ветер

со средней скоростью более 29 метров в секунду, или более 105 километров в час; такой

ветер называется еще и 12-бальным. Выше этого балла показателей на шкале нет. А в

графе «влияние ветра на наземные предметы» о ветре со средней скоростью в 23 метра

в секунду (крепкий шторм) сказано: «вырывает с корнем деревья»; жестокий шторм со

средней скоростью в 27 метров в секунду «производит большие разрушения»; ураган

более 29 метров в секунду (какой бушевал у нас) «производит опустошения». К

счастью, ни разрушать, ни опустошать у нас было нечего. Наша палатка была защищена

от урагана наметенным над ней сугробом. Беспокоило лишь одно: удержались бы льды.

[355]

Я вспомнил ураган, пережитый нами в мае прошлого года севернее мыса

Ворошилова, когда Журавлев, болевший снежной слепотой, сидел с завязанными

глазами. Тогда ветер вблизи лагеря, расположенного под защитой айсберга, достигал

скорости 27 метров, а на открытом месте несся с быстротой 37 метров в секунду. Но

тогда не было снега, о чем мы сожалели: хотелось посмотреть картину метели при

таком ветре.

Сейчас эта «картина» была перед нами. Метель хлестала в лицо, жгла его, точно

раскаленным железом, захватывала дыхание, ревела и, казалось, хотела смести и

уничтожить все на своем пути.

Ураган захватывал своей мощью, заставлял даже любоваться собою и забывать о

серьезности нашего положения.

Но все же наступил кризис. Буря не могла бесконечно бушевать с такой яростью и

достигла своего предела. К полудню силы ее начали иссякать. В сплошной,

беспрерывный рев начали врываться визг и свист; это говорило о том, что ветер

становится порывистым. Еще через час уже слышалось завывание. Лишь время от

времени ураган вновь пытался свирепствовать, как бы силясь сохранить прежнюю

мощь.

К 15 часам ветер склонился к востоку, скорость его уже не превышала 6 метров и

только отдельные порывы вздымали снег и пронзительно свистели.

Метель кончилась.

Теперь можно было осмотреться. На западе и юго-западе большими пятнами

темнело водяное небо — признак открытой воды. С высоты торосов мы увидели

крупное разводье всего лишь километрах в двух-двух с половиной от нашего лагеря.

Нашего лагеря вскрытие льдов не достигало. Трещина — не в счет.

Откопать палатку и собак теперь уже было не трудно. Скоро мы пустились в путь.

Продолжавшаяся поземка досаждала собакам, но мало беспокоила нас. Небо затянуло