торосы плотно сомкнутыми, непроходимыми рядами, точно осаждающая армия,

обложили береговые бастионы скал. Путь был отрезан и здесь. И только под самыми

утесами уцелела узенькая полоска снежного забоя. Лишь местами ширина ее достигала

пяти метров, большею же частью она не превышала двух и даже одного метра. А уклон

уцелевшего забоя колебался от 30 до 50 и даже 60°. Это и был единственный доступный

для нас проход. Нечего и говорить, что путь здесь оказался мучительным.

Собаки давили друг друга в узкой расселине. Сани, раскатываясь на крутом

склоне, то и дело прижимались к ощетинившейся [389] кромке торосов, застревали

между огромными зубьями бесконечного ледяного гребня или валились набок. И в том

и другом случае надо было напрячь все силы, чтобы поставить их на полозья. Часто сил

одного человека на это нехватало, и воз приходилось вытаскивать общими силами. На

особенно крутом уклоне, прежде чем пускать упряжку, надо было выкопать борозду и

направить по ней полоз саней, иначе сани перевертывались. Прыгая с одной стороны

саней на другую, мы старались предупредить очередной крен, но в большинстве

случаев ничего не добивались. Так, работая с 400-килограммовыми возами, свыше 12

километров мы протискивались между отвесной скалой и вздыбившимися льдами, пока

совершенно не выбились из сил сами и окончательно не измучили собак.

Остановились на виду мыса Морозова. Накормили собак и, не ставя палатки,

распластались на снегу, прямо под голубым небосводом. Пригревало полуночное

солнце. Где-то, совсем близко, среди камней весенней песней заливались пуночки. Со

свистом проносились чистики. Доносилось тявканье песца. На берегу, на виду лагеря,

паслись восемь оленей, а в море, среди хаоса торосов, куда-то с озабоченным видом

пробирался медведь. Обычно такие картины волновали. На этот раз мы были так

вымотаны трудностями пути, так изнурены, что интересное зрелище не вызывало у нас

никаких переживаний. Мы все видели и слышали, но наши глаза и уши только

механически фиксировали окружающее.

Впечатления мучительного пути не давали покоя даже ночью. Мне приснилось,

что я застрял между стенами камня и льда и не могу вырваться из их сжимающих

клещей. Проснулся в холодном поту.

Но ведь мы не впервые тренировались в преодолении таких трудностей, да и сон

на свежем воздухе оказал свое благотворное действие. Когда незаходящее солнце

передвинулось на восток, мы встали свежими и готовыми к новой борьбе.

Сегодняшний день оказался еще более напряженным. Он-то и решил исход

сражения.

Узенькая полоска снежного забоя, на котором мы мучились вчера, тянулась перед

нами в течение всего лишь часа пути. Дальше проход закрылся. Слева возвышался

отвесный обрыв, наверху террасы лежал голый щебень, а справа, вплотную к каменной

стене, примыкали непроходимые льды. Здесь они стерли остатки снежного забоя,

прижались к скалам. Льды оказались вскрытыми. Повидимому, под влиянием прилива

они вздрагивали, терлись о скалы и скрипели. Казалось, что мы попали в ловушку, из

которой мог быть только один выход — назад. [390]

По расселине вскарабкались на террасу. Вид сверху был еще менее

утешительным. Недалеко от берега чернели большие разводья. Идущая от них сеть

узких, выклинивающихся каналов почти достигала берега. Это была очень неприятная

неожиданность. Еще накануне открытой воды не было, сжатые льды казались

неподвижными.

Скалистая терраса, с которой мы рассматривали окрестность, кончалась

километрах в трех к северу. За ней лежали утесы, достигавшие высоты 300—350

метров. Мимо них можно было пройти только по пловучим льдам. Появившиеся

разводья и каналы угрожающе напоминали о том, что льды в любую минуту могут

отодвинуться от берега.

Встал вопрос — что делать? Направиться в глубь острова и искать проход через

горы и ледники или возвратиться берегом к исходной точке маршрута и огибать остров

с северо-востока? И в том и в другом случае большой отрезок восточных берегов