нем прочность своих когтей и клыков. Если не может повалить, то начинает грызть и

драть когтями. Мои спутники на острове Врангеля, эскимосы, зная эту повадку

полярных бродяг, например, оставляя байдарку, никогда не ставили вертикально весел,

а борта перевернутой лодки всегда засыпали галькой или песком, чтобы она в таком

виде походила на обычный бугор. Не приняв мер предосторожности, охотник всегда

рисковал остаться без весел или байдарки. Летом на острове мы собирали плавник и,

чтобы его не заносило снегом, ставили бревна в так называемый «костер». Приехав

зимой, всегда находили «костры» разваленными. Надо думать, что медведей привлекает

любопытство к незнакомым возвышающимся предметам.

Рядом со столбиками мы поставили палатку, водрузили наш советский флаг. Он

зардел, как пламя, как символ вековой русской настойчивости, воли и

любознательности. Мы, большевики, люди нового поколения, пришедшие сюда через

18 лет после первооткрывателей, закрепляли за собой их наследство, чтобы

приумножить его во славу великой родины.

* * *

Так была достигнута наша очередная цель.

Привезенное продовольствие сложили около астрономического пункта. Все оно

было в цинковых запаянных ящиках и банках, чтобы не учуяли и не растащили

медведи. Запах издавал только керосин, но он вряд ли мог привлечь бродяг.

Предстоящие полевые маршрутные работы в центральной части Земли в

продовольственном отношении теперь были обеспечены.

Новое продовольственное депо лежало в 200 километрах от нашей основной базы.

Теперь предстояло эти 200 километров покрыть в обратном направлении. Дорога

была знакомая, сани легки, и, казалось бы, наш обратный путь должен быть веселой

прогулкой. Действительность оказалась несколько иной. Во-первых, начало сказываться

утомление собак. Метели, тяжелая работа и особенно беспрерывный мороз сильно их

вымотали. У многих были поранены и разбиты лапы. Раны на морозе заживают

медленно. Сами мы тоже чувствовали сильную [196] усталость. Сказывался тот же

мороз. По нескольку раз каждую ночь он будил нас в спальных мешках, заставлял

постукивать замерзающими ногами и поплотнее кутаться в меха — мешал сну и

отдыху. А отдых был так необходим нам после тяжелой работы днем. Метели бушевали

одна за другой. Они свистели над нами, точно кнут, и преследовали с настойчивостью

хищника. И конца им не было видно.

В ночь на 12 апреля на мысе Берга мы, только успев задремать, были разбужены

воем ветра. Массы рыхлого снега дали ветру возможность поднять жестокую юго-

восточную метель.

Перед утром я опять проснулся и не обнаружил моего товарища в палатке. Сквозь

вой ветра я услышал его голос:

— Дуй, дуй, чорт возьми! Еще прибавь, анафема! Еще! А палатку у меня не

сорвешь!

Навалив на колья палатки тяжелые камни, натянув парусину и все еще продолжая

ворчать, Журавлев вернулся, залепленный снегом с головы до ног. Пока он очищал себя

от снега, раздевался и укладывался в мешок, ветер, несколько раз сильно взвизгнув,

вдруг смолк. Наступила полная тишина. Она была так неожиданна, казалась такой

напряженной, что мы, не вылезая из мешков, невольно приподнялись, сели и

вопросительно взглянули друг на друга. Охотник не то обрадованно, не то с обидой на

то, что ветер заставил его вылезти из мешка, а потом так неожиданно стих, проговорил:

— Вот ушкуйник, вот разбойник! Ведь все понимает! Трепал палатку, как

медведь. Я думал — вот-вот сорвет. А теперь я укрепил палатку — он понял, что ничего

не сделать. Затих, не хочет зря работать. Вот умница-то!

Но затишье было обманчивым. Не успели мы вновь заснуть, как услышали глухой

гул. Он нарастал с каждым мгновением, перешел в вой, и ветер с размаху с невероятной

силой ударил в другую сторону нашей палатки — уже с северо-востока. Сергея это так

рассмешило, что он не скоро мог выговорить:

— И с этой стороны ничего не получится! Здесь такие же тяжелые камни. Моя

взяла!

И действительно, «его взяла». Хорошо натянутая палатка только гудела, точно