нас сибиряковцев.

Потом мы сделали доклад о своих работах и под аплодисменты моряков положили

на стол карту Северной Земли.

Вечером на коротком совещании в каюте В. И. Воронина мы изложили свои

наблюдения над режимом льдов в районе Северной Земли. Результаты наших

наблюдений позволили поставить вопрос о возможности для «Сибирякова» обойти

Землю с севера. Убедившись в такой возможности, руководство экспедиции приняло

решение итти вокруг мыса Молотова. Картограф экспедиции сейчас же начал снимать

копию с нашей карты. Так ей суждено было найти первое практическое применение.

На следующее утро, когда мы в своей шлюпке провожали «Сибирякова», на

горизонте показался «Русанов». Изменив курс, мы направились навстречу кораблю, на

котором должны были покинуть нашу Северную Землю.

Последние страницы дневника

«Русанов» снимается с якоря.

Капитан, повидимому, не очень уверен в наших промерах. Опасаясь подводных

сюрпризов, он отводит свой ледокол медленно, со всей осторожностью. «Русанов»,

поплескавшись винтами при выборке якоря, почти незаметно, самым малым ходом

отодвигается от берега.

Капитан часто стопорит машину, останавливается для очередного промера. Потом

опять командует: «Самый малый!» Корабль вздрагивает, продвигается еще немного

вперед, вновь останавливается.

Мы пользуемся возможностью в последний раз насмотреться на родные места.

Видно очень немного.

Воздух насыщен туманом, близким к моросящему дождю. Вглядевшись, можно

рассмотреть отдельные капельки, мелкие и серые, как пылинки. Миллионами они

плавают в воздухе, сменяют друг друга, обволакивают все предметы. Сквозь [398] эту

то редеющую, то сгущающуюся пелену, точно в дымке лесного пожара, виден остров

Домашний, вырисовывается силуэт нашего домика.

Туман такой же серый, каким был два года назад, когда мы расставались с

«Седовым». Но теперь мы напряженно следим не за тающими очертаниями уходящего

корабля, а смотрим на наш островок и на силуэт домика. И я затрудняюсь решить, какие

переживания сильнее: два года назад или сейчас, хотя отчетливо понимаю разницу этих

переживаний.

Тогда мысли, вопреки нашей воли, уносились на юг. В воображении вставали

шумные города, тенистые леса, знакомые лица, жаркое солнце — картины близкой и

привычной жизни. Нельзя было поддаваться такому настроению. Надо было возможно

скорее переключить все внимание, всю энергию на борьбу с полярной природой, на

выполнение порученного нам дела. И мы добились этого.

Теперь другие образы, другие мысли. В ушах все еще слышится гул метели, перед

глазами вспыхивают полярные сияния, вспоминается улыбка Арктики; шорох гонимых

ветром снежных пылинок заглушается грохотом морских льдов; в лунном свете

серебрятся ледники, раздается поскрипывание саней, плечо ощущает стенку тесной

палатки, а тело — холодную снежную постель; тысячи километров тяжелого пути шаг

за шагом, во всех подробностях оживают в воображении.

И сейчас, когда мы отплываем на юг, к тем картинам, с которыми когда-то так

трудно было расстаться, становится очень дорогим все виденное и все пережитое здесь.

— Что же, за два года туман-то так и не рассеялся? — прерывает мол мысли один

из моряков, плававший два года назад на «Седове».

— Что вы? Здесь были чудесные, замечательные, яркие дни! Вы представить не

можете, какие были здесь дни! — вырывается у меня в ответ.

Моряк смотрит на меня с недоверием, немного удивленно Должно быть, он не

ожидал такого пыла от человека, прожившего два года на маленьком острове, среди

льдов и вьюг. Я сознаю, что чувства мои не совсем понятны собеседнику. Он ведь не

знает, чем были для нас эти два года. Посторонний человек, если не услышит

подробного рассказа, не сумеет представить, как много было пережито и

перечувствовано нами на острове Домашнем в маленьком домике.

Островок и домик были свидетелями наших труднейших походов, настойчивости

и упорства, неуклонного стремления к намеченной цели. Они были свидетелями нашего

гордого чувства победителей в жестоких схватках с природой. Здесь мы тосковали по