вероятно, любовались бы этими изящными разбойниками, но сейчас нам был дорог

каждый грамм мяса, и красивая внешность чаек не могла нас подкупить. Журавлев

решил организовать охрану. К одной из туш он привязал собаку. Сначала чайки

отпрянули и подняли в воздухе страшный крик. Но через полчаса они, кажется, поняли,

что сторож, сидящий на цепи, мало опасен для них, и опускались на голову той нерпы,

к ластам которой была привязана собака. Караульный сначала рычал и бросался на

хищников, но после нескольких тщетных попыток поймать хотя бы одного из них в

смущении или огорчении разровнял лапами гальку, свернулся клубком и сладко заснул.

Обескураженный охотник накрыл туши брезентом.

Кроме белых полярных чаек, время от времени появлялись стаи моевок, с

пронзительным писком носились крачки. Пролетали стайки куликов. Несколько раз,

особенно в штормовые дни, появлялись розовые чайки. Иногда были видны глупыши и

люрики. Порой поморник — чайка-разбойник — проносился в погоне за моевкой,

поймавшей рыбку. Все эти птицы были безвредны для нас и, кроме оживления, ничего

не вносили. Появлялись одиночки бургомистры — самые крупные и самые

прожорливые из чаек. Эти с жадностью смотрели на мясо, но осторожность мешала им

присоединиться к грабителям.

В охоте было достаточно неудач. Но промах или утонувшая, добыча, которую мы

не успевали загарпунить, только подстегивали нашу настойчивость и охотничье

самолюбие. Удачные дни воодушевляли нас. [71]

Однажды утром, выйдя из домика, я увидел на ледяном припае противоположной

стороны пролива, на расстоянии одного километра от базы, двух морских зайцев.

Вдвоем с Журавлевым мы двинулись к ним на маленькой вертлявой промысловой

лодочке. Необдуманно, вместо привычного трехлинейного карабина, я взял маузер и, не

зная боя ружья, промахнулся. Морские зайцы не имеют привычки ждать второй пули.

Зверь оперся на передние ласты и, по-змеиному изогнув тело, нырнул в воду. Другой

заяц, лежавший метров на тридцать дальше, моментально последовал туда же.

Казалось, что вместе с ним скрылась в морской глубине и наша надежда на поживу. Но

возвращаться домой с пустыми руками не хотелось. Оставалось быть терпеливыми и

ждать новой добычи.

Мы вылезли на припай, разожгли трубки и сделали вид, что ничего дурного не

случилось. За такое примерное поведение скоро была получена награда. В 50 метрах от

нас над водой показалась голова нерпы. После выстрела Журавлева зверь приподнялся

и, склонившись набок, застыл. Вскоре нерпа уже лежала у наших ног на льду. Утопив

после этого двух убитых нерп, мы решили разделиться. Я должен был стрелять, а

товарищ — дежурить в лодке на воде, чтобы не терять считанные мгновения, пока

подстреленный зверь погружается в воду. После каждого моего удачного выстрела

Журавлев устремлялся к добыче и успевал взять ее на гарпун. Одного зайца он

ухитрился загарпунить, когда туша уже скрылась метра на полтора под воду. Это

раззадорило охотника, и он еще быстрее носился на маленькой лодочке, рискуя каждую

минуту перевернуться. Мне оставалось только не зевать и вернее брать прицел. Через

два часа, не сходя с места, мы добыли семь нерп и двух зайцев, почти тонну мяса и

жира. Это уже кое-что значило, и можно было съездить домой пообедать.

После обеда выехали на моторной шлюпке забрать добычу. К вечеру нам удалось

добыть еще пять нерп и одного зайца, которого мы рассмотрели в бинокль на одной из

редких льдин далеко в море. Вероятно, мы оставили бы его в покое, если бы перед

этим, возясь с неповоротливой шлюпкой, не потопили трех зайцев. Чтобы наверстать

потерю, мы направились в открытое море. Стоял штиль. На море образовалось сало,

через которое с трудом продиралась наша шлюпка. Около льдины шла полоса чистой

воды, и мне удалось разогнать шлюпку и, заглушив мотор, подвести ее на полсотни

метров к зверю. Поздно вечером мы вернулись домой почти с полным грузом в шлюпке.