несколько километров.

Как легко мы вздохнули, пройдя полосу «уброда». И тут же попали на совершенно

голый лед. Это работа последней метели. Ветер начисто подмел снег на одном участке и

завалил другой. Там, из-за отсутствия сильных морозов, снег не успел смерзнуться, а

здесь обнажилась колючая, как гигантская терка, поверхность льда. Одно не лучше

другого. Правда, полозья скользят по льду хорошо, собаки снова оживают, движение

ускоряется, но через час на поверхности льда появляются капельки крови. Собаки

режут о колючую поверхность еще не огрубевшие в работе лапы. Чем дальше, тем

больше рубиновых пятен. Собака с разбитыми лапами не работник. А путь еще далек.

Но ничего не поделаешь: надо итти. Единственное, что в наших возможностях, —

сдерживать собак. Это совсем не вяжется с желанием скорее попасть на неизвестный

берег.

Он все отчетливее выступает на голубом фоне неба. В бинокль уже можно

рассмотреть отдельные камни. Осталось не более 12—15 километров. И снег пошел

крепкий, смерзшийся, отполированный ветром.

Но... если бы перед походом мы нарочно стали придумывать трудности пути и

препятствия, которые сумеет поставить перед нами Арктика, то и тогда наша фантазия

не изобрела бы того, что встретили на последнем десятке километров перед Северной

Землей.

Что это за красные пятна появились на снегу? Чем дальше, тем их становится

больше. Площадь их увеличивается. Сначала мы принимаем их за «красный снег». Это

явление знакомо каждому полярнику. Оно вызывается присутствием [89]

одноклеточных водорослей пурпурного цвета, в большом количестве размножающихся

на поверхности снега. Только почему же сани, попав на красное пятно, перестают

скользить? Словно выезжаешь на песок. Собаки сразу останавливаются. Они уже

утомлены трудностями пути — метелью, убродом и колючим льдом. Теперь новое

неожиданное препятствие окончательно выматывает их силы.

Как только останавливаются сани, собаки тут же свертываются клубками и

ложатся. Поднять их с каждым разом становится труднее. Они так жалобно смотрят в

глаза, что занесенная с кнутом рука виснет в воздухе. Нехватает сил ударить. Лучше

пройти вдоль упряжки, поднять каждую руками и приласкать. Тогда животные, словно

поняв необходимость продвигаться дальше, натягивают постромки и, напрягая

оставшиеся силы, снова волочат тяжелые сани.

В моей упряжке, пожалуй, самые сильные псы, но они больше всех измучены, так

как им пришлось пробивать путь. Прекрасно работают Полюс и Варнак. Не плох

Мишка. Выделяется Юлай. Белые глаза Юлая говорят о том, что если и не он сам, то

его предки родились на далекой Колыме. Юлай горд и добросовестен. Держится он с

достоинством и редко ласкается. В эту поездку он идет рядом с передовиком Мишкой.

Прижав острые уши и быстро перебирая сильными лапами, он, как струну, натягивает

свою постромку и, несмотря на всю тяжесть пути, работает превосходно. Неплохо

держатся и другие.

Но что мне делать с Ошкуем? Он хуже всех. Свою кличку он получил за внешний

вид. Ошкуем поморы называют белого медведя. Первое время этот пес своей

флегматичностью, спокойствием, кажущейся неповоротливостью действительно

напоминал медведя. Теперь же, разжиревший, с густой скатанной шерстью и с

обрубком хвоста, он больше похож на курдючную овцу. Во время кормежки Ошкуй

теряет свою флегматичность. Он успевает съесть не только свой кусок, но еще отбить

порции у одного-двух соседей. Поэтому он так и отъелся. Последнее время его

пробовали сажать на цепь и заставлять поститься по нескольку дней. Однако и это мало

помогало. По характеру он — не плохой пес. Хочет работать, но... не может. Утром

Ошкуй подхватывает сани и несется сломя голову, не отставая от других. Но скоро

наступает перелом. Начинает одолевать одышка. Язык Ошкуя высовывается изо рта и

треплется сбоку. Кажется, вот-вот он его потеряет. Бока тяжело вздымаются, глаза

мутнеют, и постромка виснет в воздухе. Через час Ошкуй еле тащится. Сегодня мне

надоело с ним возиться. Я выбросил его из упряжки, и он в одиночестве плетется вслед