но и несказанно хорошо! Борьба с препятствиями радует. Чувствуешь себя настоящим

человеком. А вынужденное сидение в палатке очень нудно. Кроме раздражения, оно не

вызывает никаких чувств.

Время тянется медленнее уставшей собаки. Вот окончен ваш завтрак. Вы

починили собачьи лямки. Осмотрели, сани. Проверили снаряжение. Заглянули в журнал

— все в порядке. Чем бы еще заняться? Осматриваете обувь, одежду и с

разочарованием находите все исправным. Хоть бери нож да режь, чтобы было, что

зашить. Кстати — нож! Почему бы его не поточить? Но вот и он безукоризненно остр.

Спать? Одуреешь. Читать? Но в санных путешествиях, когда взвешивается и

учитывается каждый килограмм, библиотеку обычно составляют только два тома —

астрономический альманах и логарифмы. От чтения таких увлекательных книг

отупеешь еще скорее, чем от сна. Разговоры тоже не вяжутся — спутник не менее

раздражен вынужденной задержкой. Остается сидеть и рассматривать парусину

палатки. Нудно, скучно, тяжело.

Не выдержав, вылезаешь из палатки. Вокруг без перемен. Все бело. Ни одного

темного пятна, ни одной тени. Небо, берег, снег, лед — все укутано, поглощено

плотным белым туманом. Чувствуешь себя сидящим под колпаком из белого матового

стекла. Разнообразие вносят только временами налетающие шквалы ветра и метели.

Такова сегодня погода, таковы наше времяпрепровождение и настроение. Так с

раннего утра. Ни о какой съемке и думать было нечего. Конечно, отказавшись от

съемки, мы бы могли двигаться в любую сторону. Но мы приехали сюда не кататься.

Поэтому сидим и успокаиваем себя мыслью, что выдержка — одна из лучших

добродетелей полярника.

После, полудня я все же не выдерживаю. Подвязываю лыжи, вооружаюсь

палками, карабином, компасом и беру курс в предполагаемую вершину бухты.

Несколько десятков шагов — и лагерь теряется в молочном тумане. Впереди тоже

ничего не видно. Я один. Дальше и дальше в белую мглу. Какой-то новый мир — весь

молочный. [96]

Вот и берег. Туман здесь как будто реже. Временами видимость расширяется до

150—200 метров. В самой глубине бухты русло речки. Ширина его около 100 метров.

Осенью здесь, должно быть, сочился маленький ручей. Сейчас он скован льдом.

Весной, в период таяния снега, здесь, наверное, шумит бурный поток. Ил, вынесенный

им, почти на километр коркой покрывает лед бухты. Значит, бухта в этом году не

вскрывалась. На коричнево-красной корке ила многочисленные следы гусиных и

куличковых лап. И они бывают здесь. Больше часа я скольжу на лыжах в глубь Земли.

Кругом пологие возвышенности. На южных и западных склонах холмов пятнистая

тундра с теми же растениями, что и на мысе Серпа и Молота. Северные и восточные

склоны совершенно голы.

Пересекаю совсем свежий след песца. Опять появляются две пуночки —

вероятно, те же самые. Попискивая, они долго сопровождают меня в молочной мгле.

Осмотрев еще километра два северного берега бухты, я пересек ее, нашел наш

вчерашний след и по нему добрался до лагеря.

Вечером опять заголосила метель. Неужели и завтра мы не сдвинемся с места?

7 октября 1930 г.

Прошли 25,9 километра. Лагерь раскинули у высокого мыса, сложенного

известняками. Вчера, соответственно этому месту, на карте лежало белое пятно, а с

сегодняшнего дня на ней появился мыс. Называется он Октябрьским.

Вечер удивительно хорош. Тихо. Тепло. Всего лишь 10 градусов. Шутим: «Летний

вечер в деревне». В палатку не спешим. Долго сидим «на завалинке», или, точнее, на

санях, стоящих рядом с палаткой, в одних рубашках (они у нас из тонкого оленьего

меха) и ужинаем прямо на снегу около шипящего примуса.

Журавлев вспомнил, что сегодня день его рождения, и огорчается, что юбилей

получился «сухой». Ему 38 лет. Из них 13 проведено за Полярным кругом. Первый раз

он выехал на Новую Землю 14-летним мальчиком. Потом по два-три года жил на этой

земле безвыездно. Попадая на материк, он уже не мог там засиживаться и снова

возвращался в Арктику. Она его тянула обратно, как весной тянет птиц. Многие из его