Я стоял обочь, отдавал колонне честь. А колонна шла мимо меня с возможной при нашем положении лихостью. И грифы стелились на растопыренных крылах стороной и кричали в испуге.

Удивительное создание лошадь. Про лечение ее тоски козой я не слышал. И многих тонкостей ее психики, ее социального поведения да и здоровья, жизни ее вообще я тоже не знал. Но то, что она действительно обладает развитой психикой и развитым чувством социальности, то есть общественного поведения, из некоторых наставлений по уходу за ней, по выездке я почерпнул. Там же я почерпнул знание о специфике ее физиологии, при которой инстинкт движения являлся самым важным элементом ее жизни. Если она здорова - она всегда более расположена двигаться, нежели стоять. Бег в ее жизни, можно сказать, составляет все. Настоящий знаток может судить о ее душевном состоянии по ритму ее аллюра. Я, конечно, не из знатоков и потому просто на память приведу пару примеров из вычитанного. На рыси в момент ее душевного напряжения или страха шаг ее становится напряженным и скованным. Особенно это сказывается на передних ногах. Равно же в таких случаях она ведет себя и при галопе. То есть при галопе в таких случаях она бежит только задними ногами, а передними бежит рысью. И даже если она бежит ровно и размашисто, но в душе что-то переживает или испытывает страх, галоп ее для знатока отличается торопливостью. При аллюре шагом, угнетенная психически или дурно воспитанная, она характерно мотает головой.

Все это я сказал с намерением показать, как преобразились наши лошади, только что начавшие падать, а теперь подхватившие общее наше поднятие духа. Под батарейный оркестр и загремевших песнями терцев и уманцев они довольно легко прошли мимо меня на рысях и держали темп минут десять. Возможно, они были готовы держать его, даже когда мы все смолкли. Но нормой, не изматывающей лошадей на походе, является рысь как раз в течение десяти минут, после которых десять минут следует дать лошади шаг. И что еще интересно. При необходимости выдержать темп лучше не продолжать рысь, а перейти на галоп. Он лошади более естественен. Да этак скажет и любой завзятый пешеход. Медленная ходьба утомляет более и быстрее ходьбы оптимально быстрой. И мне было горько и больно за павших лошадей. Догадайся мы вовремя вместо части лошадей впрячь мулов - может быть, как раз павшие лошади попали бы в число выпряженных.

Одним словом, продержали мы настроение недолго. И вскоре же понурились наши лошади. А каково себя чувствовали мулы - понять их, как и всю Азию, по выражению сотника Томлина, было невозможно. Вполне могло статься, они по-лошадиному переживали свою участь. Все-таки одна вторая доля лошадиной крови в них жила.

А сотник Томлин, по словам бутаковского урядника Расковалова, имел у нас присутствие отсутствия. Он перед самым нашим рейдом увязался с санитарным транспортом в соседний этапный питательный пункт в надежде разжиться спиртом и к моменту нашего выступления не вернулся - не вернулся и не догнал. Спирт соблазнял многих. Во избежание использования его не по назначению был приказ мешать спирт с эфиром. Но страждущих это не остановило - прямо по латинскому выражению: “Hoc volo, sit pro ratione voluntas, - Я этого хочу, пусть доводом будет моя воля!” - выражение, кажется, из “Сатир” Ювенала. За тяготой нашей первобытной повседневности сомнение мое в принадлежности цитаты пусть простится. А добавление эфира в спирт никого не остановило. И спирт у определенной части нашего брата офицеров, земских работников, врачей и санитаров был предметом вожделения.

Выстрелы левофлангового разъезда разбудили нас от тупой дремы. Я очнулся и открыл глаза. Левой рукой я держался за узду Локая, а правой опирался на его холку. То есть я, как лошадь, спал на ходу. Проснувшись, я остановился. На вершину холма выкатился наш разъезд, спешился и с колена дал в ту сторону, откуда прикатил, залп. Один казак покатил к нам.

– Туть!
– тоже сказал я.

– Ваш вы-б-б-б! Курды! Много!
– каким-то образом издалека нашел меня казак.

– Сколько много?
– рассердился я.

– Сотен пять, ваше вы-б-б-б!
– выдохнул казак.

– Как обнаружили?
– спросил я.

– Вот так, ваше вы-б-б-б, в один конь идем, вдруг - поперешнай с холма гребешок! Только мы - на него! А там их тьма, и без дозора! Не то бы!..

– Точный координат сказать можешь?
– спросил я.

– Чаво, ваше высокоблагородие?
– приложился к папахе казак.

– Где именно они, на каком расстоянии отсюда?
– спросил я.

– Так, ваше вы-б-б-б, вот за холмичком, как мы на гребешок вышли - они тут, прямо рукой подать, хоть кулеш ихнай хлебай!
– зачастил казак.

– Верста, две?
– начал злиться я.

– Та вот, з вэрсту!
– развел перед собой руками казак, надо полагать, хотел показать, сколько мало это - “з вэрсту”, а вдруг увидел, что это очень много.
– Та ни!
– вскричал он.
– Яка вэрста! Та з полвэрсточки будэ!

– Как успели сосчитать, что пять сотен?
– спросил я.

– Так что, командир разъезда велел сказать: пять!
– сказал казак.

“Та шоб тоби!
– едва не хватил я его плетью и прикинул: - Если и в половину!..” - подумал я, что мы захвачены на марше, что на таком расстоянии не успеем воспользоваться орудиями, что с полверсты - это всего минута.

Я зло хлопнул плетью по рваному сапогу и прислушался. Чего-то особого из-за стрельбы разъезда я не услышал, но почувствовал, как за холмом что-то происходит. “Полверсты!” - подумал я и отмахнул вестовому Семенову:

– Подъесаулу Дикому всей сотней на холм быстро! Залечь и стрелять залпами!
– Оглянулся на пулеметную команду: - Два ручных “максима” - на холм! У вас минута!
– И к связистам: - С аппаратом - на холм, доложить обстановку!
– И взводным батареи: - Стянуться кругом, вот так!
– я показал вокруг себя и отчего-то враз вспомнил, даже не вспомнил, на воспоминание не было и секунды. Я враз увидел гуситов времен Крестьянской войны в Чехии пятнадцатого века, обороняющихся именно так, кругом выстроив повозки. Я враз увидел и Наполеона времени его экспедиции в Египет, отдающего при нападении египетских мамлюков свой знаменитый приказ: “Ученых и ослов в середину!” - Вот так, кругом, и приготовиться к ружейной стрельбе!
– еще раз показал я.
– Лошадей и мулов стабунить в середину!

– Борис Алексеевич!
– подбежал Павел Георгиевич.

– Слушаю вас!
– сказал я, а сам глазами был уже в пулеметной команде, снимающей с повозки два пулемета “максим”, взятых нами в трофей.
– Вперед на холм, быстро! У вас минута!
– закричал я пулеметчикам.

Четыре пулеметчика - первые и вторые номера пулеметов - как-то по-дурацки, будто куражась над моим приказом, расшеперились, подхватили пулеметы с патронными коробками да взялись рысью вслед уманцам. “Порубят!” - сверкнула как молния картинка.