Шрифт:
— Ну-у, пронесло,— оказал Ешка, когда татары ушли.
— А если бы хворые пошевелились...— Палага перекрестилась.
— Что было бы? Секим башка.— Ешка поднял сорванную с петель дверь, надел ее на петли, затворил. Потом сдвинул коврик, хотел открыть люк. Но Палага остановила его:
— Ничего им не станет. Посидят. Не дай бог татарва снова вернется.
В дверь снова постучали. Ешка открыл и вместе с гулом бурана впустил Саньку и Ирину.
— О господи!—воскликнула Палага.— Как вы злодеям в руки не попались?
— Мы их вовремя заметили,— сказал Санька.— Спрятались.
— Ушли они?
— Ускакали. А это что за люди?
— Нашел в лесу. Давайте есть будем, хлеб оттаял.
Ирина разделась, подошла к больным, долго всматривалась в их лица. Санька спросил:
— Живы?
— Да вроде живы, Саня. Только...
— Что только?
— Сдается мне, один из них —Топейка. Глянь-ка, я, может, ошиблась.
— Похож,— сказал Санька, разглядывая больного.— Очнется— спросим, как сюда попал.
Палага поставила на стол котелок с малиновым отваром, Ешка разломил каравай на четыре части, и все начали есть. Вдруг Ешка вспомнил:
— Ах, пропади мы пропадом! Сами сели за стол, а про гостей забыли. Сидят в подвале.
— Кто в подвале?—испугался Санька.
— Сейчас узнаем,— Ешка подошел к люку, поднял половик, но вдруг в сенцах явственно зазвучала татарская речь:
— Кель мында! Мында кельган тура[3].
— Вернулись басурманы! — воскликнула Палага.
Ешка сдернул крест и снова запел «Со святыми упокой», Санька снял засов, впустил татар. Вошли двое, остальные стояли на воле у окна. Пожилой оглядел зимовку, подошел к больным, открыл чапаны. Хворые враз застонали.
— Они живые. Зачем отпеваешь?
— Какое там живые? Одной ногой в могиле,— ответил Ешка испуганно.
— Ты хитрый, поп.— Татарин говорил добродушно, даже вроде весело. Отойдя от хворых, подошел к Саньке и начал его обглядывать.
— Где я мог тебя видеть, парень?
— Н-не знаю,— ответил Санька, заикаясь, хотя сразу узнал хана Шигалея.
— Сейчас вспомню. Я видел тебя в Москве. Ты был постельничим у великого князя. Потом убег. Аказ с тобой скрылся.
— Обознался ты,— хмуро сказал Санька.
— Ты меня не бойся, парень. Не обознался я. Под чапаном Топейка лежит. А вы убежали вместе.
— Ты-то кто такой будешь?—осмелев, спросил Ешка.
— Я хан Шигалей. Служу царю Ивану. Иду в Москву. Вот мало-мало запутался. В лесу такой шурум-бурум.
— А ты не врешь?— Ешка осмелел еще больше.
— Ай, поп! Мало того, что ты хитрый,—ты еще и вредный. Поверь, я вам не враг. Я нужду терплю. Со мной пять человек. Сейчас их сюда позову.
— Коли не враг — пускай.
Хан Шигалей вышел, Ешка спросил Саньку:
— Он вправду Шигалей?
Санька согласно кивнул головой.
— А ведь из тех, что под полом, один-то Аказ. Я слышал, так его называли.
Ешка поднял крышку люка. Вылезший из подвала Мамлей сначала не разглядел посторонних. Но когда увидел татарина, сразу схватился за нож.
— Мамлей?!—воскликнул Шигалей.— Брось нож!
— Хан Шигалей?! Аказ, смотри, кто здесь!
Аказ не успел появиться в люке, как его облапил Санька.
Пока обнимались и тискали друг друга, Ешка глянул на Палагу и, разведя руками, произнес:
— Поистине неисповедимы пути господни.
— Как вы сюда попали?—спросил Шигалей Аказа.
— Идем в Москву.
— И я в Москву. Ты тоже заблудился?
— Ох и рад, что встретил...
— Ия! Аллах послал тебя сюда. Ты даже сам не знаешь, как мне нужен. Я поведу тебя к царю. Может, он и мою вину простит?
— Какую вину?
— Оставил я Казань. Чуть ноги унес.— И Шигалей начал рассказывать о своей неудаче в Казани.
Ирина и Аказ давно заметили друг друга. Оба обрадовались, а заговорить все не решались. И только когда Ешка позвал всех к столу, Аказ подошел к Ирине, сидевшей в уголке.
— Сестренка, здравствуй!
Ирина рывком метнулась с лавки, обняла Аказа, прижалась к его груди, спрятав лицо в кафтан, заплакала. Санька сказал строго ей: