— Но что ты собираешься делать, папа? Ты хочешь строиться?

— Хе-хе-хе, — лукаво засмеялся старик. — Я сделаю кое-что для своей де-девочки.

После этого старик где-то раздобыл огромные дубо­вые балки и свалил их у забора. Некоторые балки были старые, их, видно, извлекли из построенных когда-то до­мов, другие — новые, даже немного сыроватые. Конечно, все они были куплены по случаю. Как-то Костаке привез старый кирпич от разобранных зданий и сложил его на газоне в саду, испортив весь вид из беседки. С этого вре­мени старик потерял покой и, боясь, как бы не украли его материалы, беспрестанно метил их известкой. Он выходил поздней ночью или рано утром, бродил вокруг вздраги­вая от малейшего шума, а то посылал Феликса или Отилию посмотреть, все ли в порядке. Несмотря на свою пронырливость, Стэникэ никак не мог выведать, что ста­рик собирается делать. Он пришел к выводу, что дядя Костаке предпринимает какую-то спекуляцию. Узнал же о цели всех этих хлопот Паскалопол, перед которым ста­рик открылся. Дядя Костаке рассуждал так: деньги теперь неустойчивы, а молодежь и вовсе не умеет держать их в руках. Мужчина, когда берет девушку замуж, бы­вает доволен, если получит в приданое дом со всей обста­новкой. Дома зять не промотает. Он бы охотно отдал Отилии один из имеющихся у него домов, но они ей не подойдут. Он построит новый, здесь, на месте сада. Он все заранее рассчитал: на улице Антим не так уж много лавок, и если иметь дом с магазином, то можно ворочать большими делами. Он построит дом с торговыми помеще­ниями в первом этаже и с жилыми комнатами во втором, так чтобы у Отилии было и бесплатное жилье и доход от лавки, конечно, после его смерти, потому что до того вре­мени он намеревался при помощи торговли покрыть какие-то расходы на эту постройку. Паскалопол очень удивился и подумал, что будущая судьба Отилии остается все-таки неясной. Зная дядю Костаке как человека упря­мого, но способного круто менять решения, он промол­чал. Но, огорченный за Отилию, помещик рассказал ей обо всем, а та беспечно сообщила Феликсу. Марина слы­шала этот разговор, когда, брюзжа, толклась около них, и таким образом новость дошла наконец и до Стэникэ. Воз­мущенный, он завизжал, словно это ущемляло его кров­ные интересы:

— Он совсем выжил из ума, хочет ухлопать все деньги на старый кирпич! Этак вам ничего не останется. Это безумие! Будь я на вашем месте (он говорил это Аглае), я бы принял меры.

Но Аглае хорошо знала своего брата и поэтому ко всему отнеслась хладнокровно.

— Если Костаке стал покупать кирпич, значит, он не собирается много оставлять Отилии. Он ничего своего из рук не выпустит, хоть режьте его, я ведь знаю. Ты не думай, что он невесть сколько истратил на весь этот му­сор. Если он хочет построить дом, пусть строит. Дом никто не украдет. Только бы он не оставил завещания в пользу этой полоумной, вот чего я боюсь. А остальное его дело.

Отилия очень огорчилась, узнав о намерениях дяди Костаке. Ее утомляли все эти заботы о ее приданом, о том, чтобы создать ей определенное положение. Все это казалось ей унизительным мещанством. Она никогда не жила в нужде и не боялась ее. Женский инстинкт под­сказывал Отилии, что то внимание, каким ее окружают мужчины, будет сопутствовать ей всегда, а мысль о ста­рости не пугала ее. Отилия не могла представить себя иной, чем она была сейчас. Она была полна решимости покончить с собой, как только заметит следы наступаю­щей старости. Но поскольку все это в настоящее время относилось лишь к разряду умозаключений, касающихся, далекого будущего, то и о самоубийстве Отилия думала как о весьма драматической театральной сцене, вроде японского харакири. Ее свободомыслие и склад ума были совсем иными, чем у Феликса, и это являлось причиной того, что молодой человек ее не понимал. Получить от мужчины подарок или приглашение путешествовать казалось ей чем-то вполне естественным. Сколько бы ни тра­тил на нее Паскалопол, Отилия не увидела бы в этом ни­чего предосудительного, до тех пор пока она не брала на себя никаких обязательств. Она могла бы испытать жа­лость, если бы какой-нибудь молодой человек пошел на жертву, чтобы преподнести ей подарок. Но подарок все равно бы приняла, чтобы не обидеть дарящего, потому что для нее все люди делились на две категории: на мужчин, делающих подарки, и на женщин, принимающих их. Мысль о том, что ее капризы могут остаться неудов­летворенными, что у нее не окажется перчаток или чулок, когда они ей будут необходимы, не пугала девушку по той простой причине, что она не могла себе представить подобного нелепого положения. Поскольку дядя Костаке почти ничего не покупал ей, она привыкла смотреть на Паскалопола как на его заместителя, дарованного судьбой. Отилию раздражали хлопоты о приданом, об обеспе­чении ее будущего. Это предвещало, что наступит мо­мент, когда рассеется атмосфера преклонения перед нею, сменившись заботами о ее благосостоянии. Паскалопол прекрасно понимал душу Отилии, ибо знал ее мать, жен­щину с таким же складом ума, происходившую из очень богатой семьи. Мать Отилии весьма легкомысленно доверила все свои деньги Костаке, который был скупцом и во всем ее ограничивал. Она умерла, ни в чем не обвиняя мужа, но одной из причин ее смерти была тоска, оттого что она никак не могла примириться со своим положе­нием. Паскалополу хорошо было знакомо подобное со­стояние духа, ибо и сам он долгое время жил в таких условиях. Поэтому-то он испытывал больше жалости к че­ловеку из хорошей, но разорившейся семьи, чем к голод­ному бродяге, и считал своим долгом замещать дядю Костаке. Феликс представлял себе Отилию утонченной девушкой, имеющей определенный жизненный опыт, ко­торый мог вызывать у нее иногда мрачное настроение. В действительности это было не так. Отилия была легко­мысленна и влюбчива, но вместе с тем и скромна, так как верила, что любое благо в жизни придется искупить не­счастьем или хотя бы враждебным отношением к себе. Поэтому она не считала себя вправе претендовать на что-либо. Это делало ее благоразумной и придавало ее капризам ту форму женской жадности, которая столь ха­рактерна для девушек, имеющих власть над мужчинами. Мысль о том, что дядя Костаке хочет построить для нее дом и лавку, где придется торговать, больно задела Оти­лию. Будущее грезилось ей как целый ряд неожиданных блестящих приключений. Ее мог бы увезти какой-нибудь англичанин, взять с собой в Индию, она могла бы по­просить Паскалопола отправиться с ней в Россию, но просидеть всю жизнь на одной половине сада дяди Ко­стаке — это было ужасно. Умом она понимала его замы­сел, но душа ее была полна того беспокойства, какое испытывает ребенок, которого отправляют в сиротский приют.

Паскалопол попытался ласково убедить дядю Костаке, что не стоит вкладывать деньги в торговое предприятие на улице Антим. Ведь дом для Отилии у него был. Но старик с фанатизмом отстаивал свое решение, и помещику пришлось отступиться. В голове Костаке мысль самому заняться торговлей все теснее и теснее переплеталась с желанием обеспечить будущее Отилии, так что в конце концов последнее почти совсем куда-то исчезло. Он до­шел до того, что под видом отеческого совета предложил Феликсу принять участие в делах. Если Феликс, говорил он, после своего совершеннолетия, то есть осенью, войдет в пай с определенной суммой денег из тех, что лежат в банке на его имя, то он, Костаке, построит трехэтажный дом для Феликса и Отилии как совладельцев. Вполне понятно, что Феликс должен будет заплатить за землю, но «очень дешево». Таким образом, доход от лавки он получал бы пополам с Отилией и имел бы жилое помеще­ние, которое, поскольку сейчас он еще одинок, мог бы сдавать внаем, оставив себе одну комнатушку. Для врача такая сделка была блестящей. Любовь и уважение Фе­ликса к Отилии были безмерны, но комбинации дяди Ко­стаке вызвали у него отвращение, омрачившее его чув­ство. Все преувеличивая в силу своей осторожности, он заподозрил какую-то махинацию, задуманную с целью завладеть его имуществом, подлинных размеров которого он до этого времени так и не знал. Предложение стать совладельцем Отилии было своеобразным предложением жениться на девушке, для которой он сам бы создал приданое, поддавшись на хитрость старика. Феликс опа­сался — и не без оснований, — что Костаке строит дом на его деньги. Жениться на Отилии, посвятить ей все свои способности было наивысшей целью Феликса. Но вместе с тем он желал сам добиться, завоевать ее. Казалось, дядя Костаке хочет сбыть Отилию с рук, и это было так оскорбительно, что Феликс подумал: если бы девушка знала о намерении старика выдать ее за него замуж и та­ким образом связать его, она бы сгорела со стыда, да и он не перенес бы ее унижения. То, что делал старик, могло только, уязвив самолюбие Отилии, отдалить ее от Фе­ликса.

Дядя Костаке заполонил весь сад строительными ма­териалами. Одно дерево, придавленное кирпичами, даже стало сохнуть. Лето в Бухаресте стояло, как обычно, душное и сухое, и вся пыль от битого кирпича, подхва­ченная ветром, оседала на лестнице, оконных переплетах и карнизах. Хлопотливый старик не давал своим мате­риалам лежать на одном месте, он все время перемещал их. Чтобы не растащили кирпич, он сам принялся пере­кладывать его подальше. Безбородое лицо его от кир­пичной пыли стало красным, как у индейца. Балки он положил поверх кирпича, чтобы уберечь его от дождей. Потом ему пришло в голову, что именно балки должны быть сухими, и самые короткие из них он перетащил на­верх, в комнату, где лежали оконные рамы и двери. Ста­рый дом был не очень крепок, и как-то ночью Феликс

слышал треск. Он зажег свечу и увидел на стене длинную зигзагообразную, словно молния, трещину. На дру­гой день дядя Костаке, подняв на ноги все семейство, перенес бревна в сарай, а остаток дня потратил на тща­тельное исследование поврежденной стены. Дожди залили яму и погасили известь, превратив ее в грязное молоко. Но все эти неприятности нисколько не убавили созида­тельного энтузиазма старика. Казалось бы, дядя Ко­стаке должен был посоветоваться с архитектором, за­благовременно составить проект будущего дома, но он этого не делал. Разыскав в шкафу огрызок карандаша, он набросал на клочке бумаги какой-то чертеж. Он упрямо твердил, что все архитекторы воры, а добротное здание он построит и сам со старым, умелым подрядчиком, как был построен и тот дом, в котором они жили. Однажды он пригласил пожилого итальянца, чтобы осмотреть место, предназначенное для строительства. Дядя Костаке высказывал ему самые необычайные пожелания: кухню и хозяйственные помещения он хотел выстроить в глубине двора, потому что, по его словам, так было здоровее. Он считал, что вместо нескольких комнат достаточно всего двух, но больших, которые заняли бы все пространство, намеченное под жилое помещение. Потолок он хотел на­стлать из балок, а вместо балкона, который мог упасть, сделать крыльцо, поднимающееся до второго и третьего этажей. Погреб он желал устроить не под домом, а во дворе. Подрядчик спокойно и понимающе выслушал эти пожелания, потому что привык строить дома, согласуясь не с правилами эстетики и архитектоники, а с указаниями клиентов. Внизу дядя Костаке хотел оборудовать поме­щение для лавки, но требовал поднять его чуть ли не на метр над землей, чтобы воры не могли проникнуть туда. В юности он видел такую лавчонку, к двери которой днем приставляли деревянную лестницу. Если бы подрядчик осуществил этот проект, дом выглядел бы весьма нелепо. Но он не осуществил его, потому что дядя Костаке от­ложил работы на неопределенный срок, пока тщательно не изучит цены на рабочую силу. Летом все строятся, так что рабочие дороги. А поздней осенью они ходят без работы и будут рады наняться за гроши. Дядя Костаке по-своему составлял смету: «Я найму мастера-подрядчика на все время работ и буду присматривать за ним. Ма­териалы я буду покупать сам и выдавать лишь тогда, когда увижу, что это необходимо. Архитектор только карман себе набьет. А в рабочие найму цыганское семей­ство. И цыгану нужна пригоршня монет, чтобы зимой перебиться. Как бы хорошо ни платил архитектор, оста­нется им мало, потому что придется покупать себе пищу. А я им выдам деньги по окончании работ (и дядя Костаке подумал о невероятно малой сумме), зато все у них останется целиком, потому что я буду кормить их. За­ставлю Марину готовить им пищу каждый день». Дядя Костаке стал закупать продукты в таких количествах, что мог удивить всякого, кто знал скрягу. Он купил су­хой фасоли, которую летом никто не покупает, чечевицы, луку, протухших бараньих ребер, копченого мяса (все больше ноги, кости и головы), в котором Марина обна­ружила маленьких белых червячков. Набив гвоздей в по­толок, старик развесил продукты, ожидая строительного сезона. Однако вскоре обнаружилось, что продукты до осени не выдержат, и тогда бараньи ребра, лук и все остальное стало чересчур часто появляться на столе. Отилия по своему обыкновению почти ни до чего не при­трагивалась — она смотрела на еду как на какую-то вы­думку, вовсе не подобающую человеку (любила она только шоколад), — а Феликс начал обедать в городе.

Дядя Костаке, обычно столь скрытный в своих делах, явился к Феликсу с несколькими листами бумаги, ка­кими-то расписками и записями и попросил составить общий счет расходов на закупленные материалы. Феликс это сделал, но его удивила дороговизна. Старый кирпич, взятый из развалин, стоил почти как новый. Поскольку дядя Костаке вовсе не казался несведущим в подобных вопросах человеком, которого легко можно надуть, оста­валось только заподозрить, что счет этот предназначался для обмана кого-то другого. Но так как дядя Костаке сам был покупателем, то все это представлялось загадочным. Тот же Стэникэ (Феликс убедился, что сердиться на него бессмысленно) открыл Феликсу глаза. С помощью весьма веских аргументов он доказал ему, какова должна быть действительная цена материалов. За все была заплачена смехотворно ничтожная сумма, а что касается кирпича, то Стэникэ поклялся, что дядя Костаке получил его даром. И действительно, в центре сломали несколько старых до­мов, чтобы на их месте построить большой отель. Пред­приниматели купили участок по цене, в которую стоимость старых построек почти не входила. Кирпич им только мешал, так как негде было его хранить, а перевозка обошлась бы слишком дорого. Они предложили забрать кирпич бесплатно, чтобы очистить место для строитель­ства, с условием, что он будет вывезен немедленно. Там, наверно, и раздобыл его Костаке. Конкурентами у него были одни цыгане, которые тоже забрали кирпича столько, сколько было под силу унести на руках. Известь (здесь Стэникэ, возможно, преувеличивал) могла быть краденой. За некоторую мзду нетрудно уговорить какого-нибудь цы­гана с большой стройки, где расходуют огромное количе­ство строительных материалов, утащить ночью несколько десятков килограммов извести. Чтобы доказать Феликсу и Отилии, что может сделать предприимчивый скупец, Стэникэ похвалился, что сумеет достать на пробу всего понемножку. И действительно, он явился с цыганом, ко­торый притащил в мешке несколько кирпичей, кулек гвоз­дей, клею и другие материалы. Все это за несколько мо­нет он раздобыл на стройках. А уже совсем поздно ночью, в тот день, когда Стэникэ устроил эту демонстрацию, ка­кая-то цыганка по собственной инициативе притащила ло­хань с жирной гашеной известью, потому что, как сказала она, ей нужно было раздобыть несколько грошей. Посту­пок Стэникэ вовсе не удивил дядю Костаке. Он даже не спросил, зачем тот доставал кирпич, известь и все осталь­ное, и тут же прибрал все к рукам, как только Стэникэ признался, что материалы ему не нужны. Старик снова пришел со своим счетом к Феликсу и попросил, поскольку тот составлял этот счет, поставить свою подпись внизу листа, «чтобы знать, кто это сделал». Феликс хотя и уди­вился, но расписался, испытывая такое же неприятное чувство, с каким подписывал векселя.

Стэникэ, как он уже говорил своему двоюродному брату Тоадеру, считал себя обязанным познакомить Фе­ликса с Лили, не сомневаясь, что девушка должна ему понравиться. Он попытался убедить молодого человека пойти взглянуть на нее.

— Дорогой, — говорил он, — я ничего не предвосхищаю и ни на что не претендую. Но у меня уж такое при­страстие, такая слабость, как у дяди, что поделаешь. Я хочу, чтобы вы увидели мою племянницу. Лилия, а не девушка. Вы только взглянете на нее, как на икону, не говоря ни слова, и уйдете. Больше мне ничего не надо. Посмотрим, мое ли это пристрастное отношение или девушка действительно божественна. Ах, дорогой, если бы я не был женат и между нами не стояли общественные услов­ности, я бы взял Лили в жены. Я бы распростерся ниц перед ней и целовал пальчики на ее ножках. Какая неж­ная кожа, какой смех, какая невинность! К тому же — полненькая! Жалко, что вы уже «заняты», — намекнул Стэникэ, — а то для вас она была бы блестящей партией. Ее отец хочет передать это сокровище в руки молодого человека, чистого телом и душой, как, например, вы. Он богат, — я знаю, что вы идеалист, но повторяю вам, он богат. Он не требует от зятя, чтобы тот чем-нибудь зани­мался, молодоженов он будет содержать, как канареек в клетке. О господи, верни мою молодость. У моего двою­родного брата имение (Паскалопол его знает), большая паровая мельница в Оборе, он сенатор и ужасно богат, черт его подери! Я скажу вам одну вещь и хочу, чтобы вы меня правильно поняли. Бедный молодой человек, какой вы и есть в действительности, потому что не так уж богаты, умный, трудолюбивый, должен брать девушку с приданым, чтобы высосать кое-что из богатства этих трутней, ничего не приносящих на алтарь отечества. Это единственный способ оправдать их существование. Вы, надежда страны, будущий ученый, не должны растрачи­вать понапрасну свою молодость. Предположим, вы лю­бите Отилию, ваш вкус я одобряю — Отилия превосход­ная девушка, но не обижайтесь на то, что я вам скажу: вопрос в том, любит ли она вас, то есть, я хочу сказать, любит ли она вас по-прежнему. Может быть, и любит, но душа у нее усталая, пресыщенная. Скажите, если бы Отилии вовсе не было на свете, неужели вы никого не полюбили бы? Признаю, что Отилия очаровательна, но ведь есть и другие девушки! Поэтому я говорю: разре­шите мне вывести вас в свет и показать вам, без всяких с вашей стороны обязательств, прелестную девушку. Эх, дорогой, настоящая любовь всегда вторая. Хотите, я вам открою одну тайну? Я знаю, что вы чувствительны, де­ликатны. В сердце у Отилии идет страшная борьба между любовью и интересом: любовь влечет ее к вам, в этом я не сомневаюсь, но она заинтересована иметь своим за­щитником Паскалопола, потому что от дяди Костаке она ничего не получит, уверяю вас, ведь моя теща этого не допустит. Я вам повторяю: любовь и интерес, так как по­дозреваю, что Отилия... Вы серьезный человек? Могу у доверить вам один секрет? Вернее, не секрет, а одну важную догадку? Ну так вот: Отилия, по всей вероятно­сти, дочь Паскалопола! Иначе как вы объясните эту лю­бовь между девушкой девятнадцати-двадцати лет и по­жилым мужчиной? Ну а если все это так, тогда, следо­вательно, вы разбиваете сердце отца, который не может в этом признаться. Но вернемся к моей племяннице. Ее зовут Лили. Вы увидите, какая она скромная, воспитанная, стыдливая, культурная, без всяких этаких умствований, которые портят женщину. Признаюсь вам: например, у моей Олимпии, можно сказать, и приданого-то нет, а претензий — вагон. Наконец, я и сам хочу, чтобы вы по­видались с девушкой, я обещал ее отцу, что представлю вас. Вполне понятно, что ни о чем таком я с ним не гово­рил. Но мне тоже хочется показать своей семье, каких родственников я приобрел благодаря браку. А если мне не гордиться вами, то кем же мне еще гордиться? Когда вы сможете пойти к ним? Или лучше пригласить девушку сюда?