семи. Мне остается совсем немного.

Граф приходит каждый день ко мне и просиживает около моей постели до вечера. Он

выглядит измотанным и уставшим. Все чаще я вижу на его руках синяки с

кровоподтеками, если он не успевает одеть свою рубашку поверх майки. Он

отмалчивается на все мои вопросы, а я не могу устроить ему истерику или скандал — нет

сил.

На его лице лишь изредка появляется некое подобие улыбки, когда он разговаривает с

ребенком, гладит мой изрядно увеличившейся живот и прикладывает свое ухо к нему, чтобы услышать своего сына. Лишь на это мгновение нас становится спокойно и легко.

Мы наслаждаемся друг другом.

Он зовет сына Принцем. Мы думаем, что это должен быть сын... Пинается он сильно.

Граф и я хотели узнать точно, сделав УЗИ, но Док предостерег нас от этого. Он не

знает как это может повлиять на плод и к чему это приведет для меня. Граф тут же

отказывается от этой идее. А мне жаль... Я даже пару раз пытаюсь его переубедить, но

Граф непреклонен: он не позволит мне рисковать. Я замолкаю. Приходится.

Теперь, я просто верю ему и ночью, пока меня оставляют все в покое, чтобы дать

поспать, я разговариваю со своим Принцем, надеясь, что он хотя бы запомнит мой голос.

Вот и сегодня, рано утром, я глажу живот и баюкаю и себя, и его тихой песней. Она

немного заунывна, но мне нравится и лежит к душе.

– Ты красиво поешь, моя любовь, - без стука входит Граф. На нем белый халат. Док, кажется, все-таки довел до него эту «светлую» мысль, что в таких учреждениях требуется

стерильность и осторожность.

– Спасибо. Будила нашего Принца. А как тебе спалось?

Он прикасается к моему лбу рукой: его ритуал изо дня в день. Он хмурится, проверяя

мою температуру. Она неизменна. И неизменна высока.

– Не хмурься, ты пугаешь меня таким видом, - убираю я его руку своей, касаясь ее

губами.

– Я злюсь не на тебя, ты знаешь.

– Знаю, можешь и не повторять лишний раз.

– У меня для тебя есть и радостное событие, - не отпускает мое внимание от себя ни

на минуту Граф. Я слушаю, но мешает противный писк приборов. Он стал уже

привычным для меня.

– Какое же?

– Сейчас пасмурно. И нет солнца.

Я улыбаюсь.

После того, как обнаружилось влияние солнечного тепла на мое состояние, Граф

закрыл все окна в палате плотной тканью, что никогда не пропустит и капельку света.

Хотя Док и говорит, что то явление временное и частично повлиял стресс, Граф не

хочет ничего слышать. И вот сегодня, он говорит о погоде, а значит и о возможности

увидеть природу.

Но мои даже самые смелые предположения оказываются неверными. Граф непросто

говорит о том, что откроет мне окна, он говорит о прогулке. Недолгой, но самой

настоящей прогулке.

– Серьезно?!
– не верю я ему.

– Серьезно. Док разрешил.

– Я так рада, - обнимаю я его шею, утопая в сильных объятиях.

– Знаю, любимая. Знаю. Вставай только аккуратно. Я понесу тебя.

– Я хочу сама!
– мое упрямство и желание пройтись дальше, чем до туалета или

маленького столика, который стоит в другом конце палаты и где я ем, больше, чем когда-

либо. Ему не переубедить меня.

– Виви!

– Граф, я все сказала. Я пойду сама. Но я же не против, чтобы ты поддерживал меня за

руку, помогая. Ну? Граф, милый... такой любимый и единственный, - ластюсь я к нему, приникая щекой к сильной грудной клетке. Он сдается под моим чисто женским напором

и кивает, целуя в макушку. Я счастлива.

Впервые, за долгое время, я счастлива, а не просто жива.

***

Я могу видеть как живут другие хладные...

Здесь все по-другому.

Они живут среди леса в его глубине, подальше от чужих глаз. Все постройки скрыты

в низине, защищены оврагами и старыми мощными деревьями. Здесь много сосен. Они

красивы. Их ветки раскидываются на несколько метров от ствола.

Нам приходится подниматься по лестнице, что вбита тяжелыми брусками гранита в

землю. Здесь все старается прятаться, даже лестница. Сверху все это сложно увидеть, а с

земли никто не найдет этого места.

Нас приветствуют солдаты, что стоят на страже.