– Тебе не надо этого знать. Я со всем разберусь. Не беспокойся, - пытается успокоить

меня он.
– Может, хочешь бутерброды с тунцом?
– он пытается меня отвлечь? Не выйдет. Я

не сдамся.

– Нет, не хочу. Я хочу, чтобы ты мне все рассказал.

– А ты стала смелой. Я больше не вижу той забитой испуганной девчонки, которая

лишь храбрилась ради своей сестры. А сейчас, я вижу перед собой ту, что готова разорвать

всех, если придется.

– А мне больше ничего не остается.

– Знаю. Прости меня за это.

– Хватит, Граф. Расскажи мне все, прошу тебя, - беру я его руку в свою. Он дергается.

Граф не хочет говорить. Не хочет, но должен.
– Ты же доверяешь мне?

– Как себе.

– Тогда, расскажи. Я выдержу, не бойся.

Граф кивает.

– Я уходил каждый день с Трентом и другими парнями, чтобы разведать обстановку.

Кольцо над нами сгущается. Наши с тобой фото развешены по всем районом. Внутри

каждого гетто мы считаемся опасными преступниками.

– Что?!
– страх сковывает жилы. Я, кажется, врала, когда говорила, что справлюсь.

– Да. За твоими родными ведется постоянная слежка. Их допрашивали.

– Откуда ты это знаешь?

– Есть люди, такие как старуха у Трента или доктор Кейс у меня и они помогают нам, видя, что творит совет семи.
– я вспоминаю того доктора с нашей окраины, что помогал

тогда Графу и Псу. Та ночь, что изменила мою жизнь, когда Несси стало плохо.
– Ксандер...

Тот и вовсе обезумел. На всех плакатах о нашем розыске есть пометка...

– Какая?
– мои пальцы немеют. Они холодные.

– Со мной не церемониться. Убить. А ты...

– Что? Говори!

– Ты нужна им живая. Нужна этому сумасшедшему.

– Но зачем?

– Не знаю. Но выяснять мы это не будем.

– Я надеюсь, - выдыхаю я.

Да уж, картина не совсем радужная.

Я беру из корзинки один банан и чищу его словно сомнамбула. Не гляжу на него: просто очищаю, просто съедаю и кашляю, подавившись.

Граф тут же кидается ко мне; он очень сильно беспокоится обо мне.

– Ты как?
– аккуратно, боясь причинить боль, похлопывает меня он по спине.

– Просто подавилась, все хорошо.

– Ты пугаешь меня, а это не так-то легко сделать, - с укором в глазах сообщает мне

Граф.-Догадываюсь, - я льну доверчиво к его груди, стараясь передать ему всю любовь, что во мне живет. Ребенок спокоен рядом с ним. Мне тепло и уютно.

Граф шумно выдыхает и обнимает меня. Он не может сопротивляться мне и моим

чарам. Это меня немного забавляет. Но и беспокоит. Чувства Графа ко мне — это его сила

и слабость. Его слабое место. И оно может сыграть злую шутку.

Граф опускается ко мне, опираясь на локти. Его губы теплые и они целуют меня в

макушку, подавая ток через позвоночник. Я вздрагиваю и цепляюсь за его рубашку.

– Мне так тепло с тобой, - вдыхаю я родной запах.

– Я до сих пор думаю, что ты — сон, который вот-вот закончится. И мне страшно.

Первый раз.

Мне нечего сказать. Хочется лишь быть рядом и законсервировать этот самый миг.

Но все имеет место заканчиваться...

И это мгновение оказывается на финише. Живот дергает и давит вниз. Я чувствую

сильные, почти болезненные, толчки своего ребенка. Но такого не должно быть! Док

сегодня утром поставил двойной штамп, сказав, что он «баюкает» ребенка и не дает ему

сильно проявлять активность. Его активность — повышение моей температуры тела. А

повышение температуры тела — моя верная смерть. Вся ясно как дважды два.

Но сейчас все по-иному. Ребенок словно стремится выпрыгнуть наружу. Мне

становится страшно.

Я стараюсь сдержаться, но гримаса боли выдает меня. Граф видит ее и тут же

подхватывает на руки:

– Больно? Где?! Скажи мне, где болит?!

– Я не понимаю Ничего не понимаю. Все же должно быть хорошо! Док ведь сам

лично ставил мне штамп. Граф...!

– Все будет хорошо!
– пытается успокоить меня он. Его руки прижимают меня к груди

Графа в защитном жесте.

– Идем!

Он оглядывается по сторонам, глядя по сторонам.

Опасность ближе, чем мы думали.