Внутри у многоножки было темно. Все тряслось и прыгало. Не понимая, как он еще не сломал себе шею, Мефодий ударялся то о Дафну, то о Варсуса, ловя себя на мысли, что ударяться о колени любимой девушки ничуть не приятнее, чем о колени гораздо менее симпатичного ему Варсуса.

Наконец Буслаев ударился обо что-то третье, даже отчасти мягкое. Обрадовался, обнял это третье, чтобы использовать его как подушку безопасности, и понял, что это дохлая собака, проглоченная многоножкой до них.

Постепенно швырять их стало меньше. Мускульные сокращения стенок желудка приобрели равномерность. Видимо, грунт стал более твердым и скорость движения замедлилась. Встать было по-прежнему невозможно, зато уже не подбрасывало.

Варсус ухитрился поднести к губам свою дудочку, и внутри у многоножки вспыхнул свет. Лучше бы он, конечно, не вспыхивал, потому что, кроме бледных лиц друг друга, они увидели многочисленные кости, а то, что обнимал Мефодий, действительно оказалось дохлятиной, но не собакой, а, судя по размерам, медведем.

Варсус вспомнил, что слышал про этот вид многоножек. Он обитает в Среднем Тартаре и, так как еды там маловато, поднимается за добычей в человеческий мир. В основном за падалью крупных животных. Изредка захватывает и живую добычу. Возвращается в Тартар, забивается в щель и неподвижно лежит лет сто, пока опять не проголодается…

– Говорил я вам про глазки на столбе, а вы меня высмеивали! – заявил Варсус под конец.

Буслаев на четвереньках перебежал к ним поближе. Ему не нравилось, что он обнимается с дохлым медведем, пока Варсус сидит рядом с Дафной.

– А почему она нас не убила? – спросил Мефодий.

– Холодный расчет! – сказал Варсус. – Желудок многоножки так устроен, что переваривает только дохлую добычу. Для живой же он безвреден.

– А покороче? – поторопил Мефодий.

– «Покороче» – это мольба о пересказе для особо одаренных? – уточнил Варсус. – Извольте, сударь! Добыча умирает все-таки не одновременно. Какая-то сразу, какая-то через неделю. Многоножке так выгоднее, чем переварить все сразу и потом сидеть голодной. Так и желудок правильнее нагружается, и вообще экономика должна быть экономной.

– Хорошо! – сказала Дафна. – Но почему многоножка выследила именно нас?

– Да, странная история! – согласился Варсус.

Они молча сидели и, глядя друг на друга, слушали, как бока чудовища протискиваются сквозь землю. Неприятные, трущиеся звуки. Мефодий перехватил свою спату лезвием вниз.

– Может, попытаемся ее прикончить? Прорежем и выберемся? – предложил он.

Варсус кисло посмотрел на него.

– Молодец, что поделился! – похвалил он. – Всегда делись хорошими идеями, чтобы можно было тебя вовремя отговорить.

– Почему?

– Прикончить ее я смог бы и сам. Пусть не с первой попытки, а с какой-нибудь десятой. Но что потом? – спросил Варсус. – Мы в десятке километров под землей, если не глубже. Ходы уже частично осыпались. Телепортироваться отсюда нельзя – застрянем. Или ты собираешься вечно торчать в желудке у дохлой многоножки?

– А если воспользоваться пропуском, который мы отняли у суккубов? – предложила Дафна.

Варсус усомнился, что это хорошая идея. Отсюда пропуск едва ли сработает. Да и мрак заинтересуется, каким образом два комиссионера и суккуб оказались внутри многоножки.

– Так что же делать?

Пастушок лег на спину и закинул руки за голову:

– Учиться получать удовольствие от текущего момента! Куда везет нас многоножка? В Тартар! Куда нужно нам самим? В Тартар! Исключительное совпадение интересов! Я бы даже назвал это магистралью необходимости, лишенной перекрестков возможностей и светофоров надежд!

Мефодий посмотрел на Дафну.

– Ты как? – спросил он.

– Мне страшно. – Дафна положила голову Мефодию на плечо. Ее легкие волосы шевелились как живые. И в полутьме Мефодий замечал то, чего не видел раньше. От ее волос разливался легкий, трепетный, ободряющий свет. И по мере того как погасал свет магический, выдохнутый дудочкой Варсуса, этот свет только усиливался.

– Будем ждать? – спросила она.

– Да. А что нам еще остается? – отозвался Меф и подул на ее волосы. Ему нравилось наблюдать, как они подлетают, а потом, медленно светясь, начинают опускаться.

Час шел за часом. Неприятные трущиеся звуки стали привычными, а потом и вовсе исчезли – при том, что скорость движения явно увеличилась. Скорее всего, многоножка добралась до ранее проложенного тоннеля, по которому уже много раз поднималась из Тартара в человеческий мир. Даже вонь от дохлого медведя уже не казалась Мефу противной. Привыкнуть можно вообще к чему угодно. Так свыкнуться, что уже и нормальное покажется чем-то ненормальным.

От духоты Мефодий постепенно стал забываться. Реплики, которыми он обменивался с Дафной и Варсусом, становились все менее связными. Какие-то ответы на незаданные вопросы.

Под конец Мефодий забылся и увидел не то сон, не то видение. За ним кто-то гонялся и кричал, что его тело – части природы, которые пора включать в круговорот. Попользовался – и хватит, возвращай обратно! Мефодий очнулся в холодном поту. На него с интересом смотрел Варсус.

– Вопим? – поинтересовался пастушок.