– Сам он, однако, тоже за этой постановкой не стоял, – подал голос Мишель, и оба они – и Дружинин, и Адриан, поразились, до чего спокойно он говорил. Будто это не его матушку подозревали сейчас в страшном преступлении! А может, он знал что-то, чего не знали они? Мишель, заметив, как смотрят на него оба собеседника, мельком усмехнулся и продолжил: – Ты говорил, Адриан, что твой дядя души не чаял в Габриеле Гиоане, своём помощнике и правой руке, и ни за что не стал бы его убивать, даже ради того, чтобы инсценировать свою смерть. Да даже если и стал бы! Вы все смотрите, увы, не в ту сторону и думаете не о том. Это не Кройтор хотя бы потому, что Кройтор презирал мою мать и вряд ли стал бы добровольно объявлять себя погибшим, чтобы после его смерти всё наследство досталось ненавистной Юлии Гордеевой. Не так ли?

– Ваши слова не лишены смысла, – не стал спорить Адриан. – Но вы же не хотите сказать, что и впрямь верите в то, что бедняжка Кройтор – жертва кровавой расправы жадной до денег Юлии Николаевны?! Ваше благородие, опомнитесь! Ваша мать была святой женщиной!

– Чья святость не помешала ей украсть двоих детей у "бедняжки Кройтора", – с усмешкой добавил Мишель, и от тона, которым были произнесены эти слова, Адриан громко ахнул.

– Да как вы можете?! Как можете её осуждать?! – он едва ли не подскочил со своего места, как всегда эмоциональный, но Дружинин сдержал его, положив руку на плечо, и заставил вернуться обратно на сиденье. – Михаил Иванович, вы просто чудовищно не правы!

– Я? Адриан, этот якобы благородный поступок разрушил всю её жизнь и, к сожалению, не только её. Ты и представить себе не можешь, какие у всего этого были последствия, – вспомнив о несчастном Антоне Голицыне, Мишель невольно поморщился.

– Она поступила, как считала нужным!

– И из-за её ошибки страдают ни в чём не повинные люди, – жестоко оборвал его речи Мишель. – А если бы она тогда, двадцать пять лет назад, оставила всё как есть, то сейчас была бы жива! И не начался бы весь этот кошмар, и многие были бы куда счастливее, и мы с тобой в том числе.

– Вы будто обвиняете её в том, что её убили!

"Да, потому что она сама, чёрт возьми, в этом виновата!" – очень хотелось крикнуть Мишелю, но он сдержался. И только посмотрел на Адриана прямо, серьёзно и проницательно. О да, он винил её в случившемся. Потому что бедная Юлия Николаевна своей добротой подписала себе смертный приговор. И теперь столько невинных людей страдали из-за её роковой ошибки, и сам он больше других. Как ему не хватало её сейчас! Вот именно в этот момент, как хотелось ему обнять её, склонить голову на её плечо и попросить, наверное, впервые в жизни настоящего материнского совета. Она была бы единственной, кому он мог сказать о своих сомнениях. И, вероятно, единственной, кто смог бы отговорить его от самоубийственной затеи с возвращением на западный фронт. Если бы только она была рядом в тот момент, когда была так нужна…

Но собственному сыну Юлия Николаевна предпочла какие-то призрачные идеалы, которые преследовала всю жизнь. И, в конце концов, за них и погибла, оставив его в полнейшем одиночестве и отчаянии. Вероятно, Адриан прав, она и впрямь думала, что спасает Ксению и Антона, но… к чему привели её добрые поступки, ныне и сказать страшно.

"Этот кошмар когда-нибудь закончится?" – спросил себя Мишель, предвидя очередной поток бурных оправдательных речей от Адриана, но Дружинин не дал румыну ничего сказать и объявил тихо:

– Мы приехали.

Карета и впрямь остановилась.

В доме, который Лучия Йорге снимала у зажиточного купца, их будто уже ждали. Двери были гостеприимно распахнуты, причём настолько гостеприимно, что это неминуемо попахивало ловушкой. Или ещё какой другой бедой. Мишель, например, совсем бы не удивился, увидев несчастную румынку задушенной посреди гостиной. Или расстрелянной в собственной спальне, по традиции проклятого Матея Кройтора.

Но, к счастью, Лучия была жива и умирать в ближайшее время не собиралась. Однако в любую минуту всё могло измениться, потому что за спиной у неё, сидящей на диване, стоял полковник Герберт. Или, простите, Кройтор? Не до тонкостей теперь, ибо он был вооружён, с недоброй усмешкой глядя на вошедших без приглашения мужчин. В особенности, конечно, на одного из них.

– Адриан, – небрежно уронил он, сделав ударение на первую гласную, а не на последнюю, отчего имя это, вроде бы знакомое, прозвучало по-новому, чуждо.

Горячий и пылкий управляющий ответил на румынском, но его ответ мы приводить не будем, дабы не смущать воспитанных читателей. Скажем лишь, что это был вовсе не тот ответ, на который мог бы рассчитывать горячо любимый дядюшка, после долгих лет разлуки. Матей Кройтор сделал вид, что пропустил нецензурную брань мимо ушей и сказал с усмешкой:

– Двадцать пять лет я тебя не видел, а, однако ж, узнал с первого взгляда, – он презительно хмыкнул и склонил голову на плечо. – Ты – вылитый твой отец в молодости! Ну просто одно лицо!