Алексей только усмехнулся своей привычной жестокой усмешкой и вопросительно изогнул бровь, призывая – давай-давай, ну что же ты? Гордеев поумерил свой пыл, наткнувшись на ледяной взгляд голубых глаз, преисполненных ненависти. Живо вспомнилось, как Мишель безжалостно спустил его с лестницы Большого дома и как набросился с кулаками, не вспомнив ни на секунду о родственных чувствах. Этот тоже не вспомнит.

Более того, по Волконскому было хорошо видно – он прямо-таки жаждет драки! И намеренно провоцирует, негодяй… Оправдав собственную трусость, Иван Кириллович уткнулся кулаками в лакированную поверхность стола, но дальше дело не пошло, с места он не сдвинулся. Ещё раз ломать только-только сросшийся нос ему вовсе не хотелось. И если был способ избежать схватки с этим безумцем, Гордеев искренне желал таковой отыскать.

– Алексей, я попросил бы тебя немедленно покинуть мой кабинет! – сказал он первое, что пришло на ум.

– А я, Иван, попросил бы тебя немедленно покинуть мою квартиру! – парировал Волконский с усмешкой. – Если мне не изменяет память, твоего здесь ничего нет. Поправь меня, если я ошибаюсь.

– Что тебе нужно? – начиная терять терпение, спросил Гордеев. Руки его сжались в кулаки самопроизвольно – больше всего на свете ему хотелось съездить Волконскому по его ухмыляющейся слащавой физиономии, да посильнее! Но слишком велик был риск получить сдачи, а рисковать в таких вопросах Иван Кириллович не любил.

– Предлагаю поделить её по-честному. Скажем, ты – с понедельника по среду, а я – с четверга по субботу! – продолжал глумиться Волконский. – Воскресенье, так и быть, пусть отдыхает.

– Алексей, какого чёрта…

– А-а, прошу меня простить, не учёл особенностей твоего возраста! Каждый день, наверное, это слишком для тебя, да? Тогда давай так: ты будешь приходить к ней по чётным дням, а я – по нечётным. С неё всё равно не убудет, а мы с тобою останемся в неизменном выигрыше!

Это стало последней каплей. Про возрастную немощность упоминать явно не стоило, да и говорить об Алёне в таком тоне – тем более. Чаша ангельского терпения Ивана Гордеева переполнилась, и он, не отдавая себе отчёта в собственных действиях, с яростным воплем бросился на Алексея. И в следующую секунду отлетел к стене, опрокинув высокий напольный светильник с инкрустированной ножкой. Грохнуло дерево, зазвенело стекло, Иван Кириллович повалился прямо на осколки и поранил руку, но, не замечая этого, вновь поднялся и предпринял повторный штурм. На этот раз они сцепились не на жизнь, а на смерть, и неизвестно, чем бы всё это закончилось, если бы не своевременное появление Мишеля.

Сына с визитом Гордеев сегодня не ждал, но был сказочно рад его появлению, потому что первым делом Мишель оттащил Алексея в сторону и, хорошенько приложив того об стену, вцепился в плечи дядюшки мёртвой хваткой и сказал:

– Немедленно прекрати.

Полковник Волконский, разумеется, ожидал совершенно другой реакции.

– Прекратить? Миша, да на чьей ты стороне?! Как ты можешь защищать этого ублюдка? Давай просто выбросим его в окно и дело с концом! Здесь высоко лететь, он наверняка разобьётся!

– Я сказал, прекрати, – сквозь зубы произнёс Мишель, и у Алексея сложилось неизгладимое впечатление, что ещё секунда – и племянник его ударит.

– Что с тобой? – гораздо спокойнее спросил он тогда.

Гордеев тем временем поднялся на ноги и, посмотрев на свою окровавленную ладонь, порезанную осколками, болезненно поморщился. А затем поднял взгляд на своего спасителя и сказал еле слышно:

– Спасибо, сынок. Ты вовремя!

Эта фраза Мишелю не понравилась ещё сильнее, чем Алексей с его никуда не годным поведением. Гордеев вёл себя так, словно они и впрямь заодно, и это Мишеля покоробило. Куда деваться теперь – что делать, что говорить? Позволить Алексею убить-таки отца или избить до полусмерти? Или продолжать заступаться за это ничтожество? Мишелю в тот момент подумалось, что какое бы решение он не принял – всё равно оно будет неправильным.

И тогда он подумал о матери – а чего бы хотела она? К сожалению, ответ был слишком очевиден, и поэтому Мишель ещё крепче прижал Алексея к стене, не давая ему вырваться и вновь броситься на Гордеева.

– Оставь нас, – сказал он, но прозвучало как приказ. А полковник Волконский привык исполнять приказы только вышестоящих по званию и никак иначе. Других авторитетов для него не существовало никогда, он и собственную мать-генеральшу редко когда слушал, что говорить о племяннике.

– Ты ещё смеешь мною командовать? – с вызовом спросил Алексей, призывая на помощь те самые повелительные интонации, от которых трепетали его подчинённые. Но на Мишеля приём не подействовал, более того, он только удвоил его решимость.

– Кто-то же должен командовать, – с не менее ледяной усмешкой ответил Мишель, не разжимая хватки. – И точно не ты, Алексей, потому что в тебе не осталось ничего человеческого. И понятий о чести для тебя тоже, увы, не существует.

Несколько секунд они молча смотрели друг на друга, с такой лютой ненавистью, что Гордееву, наблюдающему эту картину, сделалось по-настоящему жутко. Эти две разъярённые стихии готовы были уничтожить друг друга, бесстрашно и безжалостно, и не существовало в мире такой силы, что смогла бы остановить их. Хорошо, конечно, что Алексей переключил свой гнев с него самого на его сына, но проснувшиеся отцовские чувства в Гордееве заставили его взволноваться за Мишеля.

Вот только сам Мишель за себя не волновался ни в коей мере. Если надо, он был готов ответить за свою непростительную дерзость – непростительную и по отношению к родному дяде, и тем более к собственному командиру, полковнику Волконскому.

А Алексей, неожиданно осознавший, что с Мишелем всё выйдет не так просто, как с Гордеевым, в кои-то веки решил проявить благоразумие. А может, и не это было причиной, а безграничная любовь к своему племяннику… которого он помнил ещё забавным зеленоглазым мальчишкой и с которым никак не желал враждовать теперь. Тем более – ссориться из-за этого ничтожества, Ивана Кирилловича! Поэтому Алексей, не забыв метнуть взгляд-молнию на Гордеева, сказал тихо: