– Вам нужно сменить перевязку, – как можно мягче сказала она, еле сдерживаясь, чтобы не высказать этому упрямцу всё, что она думает, сопроводив свои горячие высказывания хорошенькой затрещиной. В случае с младшим братом это всегда срабатывало, но от осознания того, что ей действительно пришла в голову мысль поднять руку на инвалида и героя войны, Александре сделалось не по себе.

– Обойдусь! – всё так же упрямо гнул своё Владимирцев.

– Я вас уверяю, это не займёт много времени! И практически безболезненно. Я умею, – на всякий случай добавила она.

– Моя старая перевязка меня вполне устраивает!

– Владимир Петрович, кому вы делаете хуже? – вздохнув, спросила Александра.

– Послушай, милая, как тебя там, я не нуждаюсь в твоих сомнительных услугах медсестры, а в услугах сиделки и подавно! – жёстко, резко и грубо произнёс он.

"Чёртовы дворяне, – подумала Александра с тоской, – с кем поведёшься, как говорится. У Волконского, что ли, научился? Имя он моё не запомнил, как же! И перевязка его устраивает, поглядите-ка на него! Какие мы независимые и гордые, чёрт бы его побрал!"

Получить такой отпор было обидно. И Александра, почувствовав, как неприятно защипало в уголках глаз, собралась уйти, чтобы не разрыдаться от досады, чего Владимирцев, видимо, и добивался своим никуда не годным поведением. Но вовремя она сдержала свой порыв, заметив бурые пятна, проступившие на его груди сквозь плотную ткань рубашки.

Так и есть, рана открылась и начала кровоточить. Наверное, неудачно повернулся во сне. И теперь Александра всё равно не ушла бы никуда, тут уж Владимирцев мог говорить что угодно, её это больше не волновало.

Единственное, что занимало все её мысли, так это его рана, вновь начавшая кровоточить.

– Умирайте сколько хотите, но не в моё дежурство, пожалуйста! – произнесла она и решительными шагами направилась к нему. Такого напора Владимир Петрович явно не ожидал, да если бы и ожидал – что он мог? Разве что откатиться подальше к стене? Будучи прикованным к инвалидному креслу, особенно не побегаешь, тут уж пришлось смириться со своим постыдным положением, а он находил его именно постыдным, и никаким более.

Ничуть не страшась запачкать своё новое платье, Александра присела перед Владимирцевым на корточки и, отведя его руки в стороны, стала уверенно расстёгивать рубашку на его груди. Он окончательно опешил от такого натиска, но потом всё же вспомнил, что он человек военный, и не в его правилах тушеваться перед барышней, и взял ситуацию под свой контроль.

Точнее, думал, что взял. То есть, он решил, что схватить её за запястья будет достаточно, чтобы остановить. И напрасно он так решил.

– Что ты, чёрт возьми, делаешь? – возмутился Владимир, глядя прямо на неё, и их взгляды скрестились, словно сабли во время поединка, когда ни один из противников не намерен уступать.

"Ой, какие глаза у него!" – совершенно не к месту подумала Александра, но нахмуриться недовольно, слава Богу, не забыла. Вид у неё сделался очень серьёзным и решительным, и она, Владимирцев сам не понял как, высвободила руки из его цепкой хватки.

– Собираюсь сменить вам перевязку! – ответила она. – И на всякий случай заранее предупреждаю: я её всё равно сменю. Можно сделать это по-хорошему, если вы не будете сопротивляться, а можно по-плохому. Прямо сейчас пойду за санитарами, чтобы они подержали вас, это они могут, буйных усмирять не впервой!

Она блефовала, конечно. Она и Веру-то не знала, где найти, единственную родную душеньку, не то что санитаров! И были ли они вообще, санитары?

Но план сработал. Владимирцев, представив позорную сцену воочию, мигом растерял свой пыл и прежнюю уверенность. И едва ли не задохнулся от возмущения – чтобы его, офицера Преображенского полка, скрутили какие-то санитары? По воле этой негодной девчонки, абсолютно лишённой хороших манер, да ещё и столь непростительно юной? Краска прилила к его лицу, но не от стыда, а скорее от гнева.

– Вообще-то, – сказал он обиженно, – Воробьёв занимался перевязями сам, из уважения к моему чину!

– К чину? Вы что, генерал?

– Нет, но…

– Тогда сидите и молчите! – заткнула Владмирцева эта неприятная особа, самоуверенная до неприличия и такая же бестактная. Что интересно – подействовало, он и впрямь замолчал, никак не ожидая получить такой отпор. Она мало того, что не признавала его заслуг, так ещё и смела над ним издеваться!

Да кто дал ей право?!

Пока он размышлял над этим, ловкие девичьи пальцы уже расстегнули рубашку на его груди, а взгляд её, совершенно игнорируя мощный торс, покрытый жёсткой порослью кучерявых волос, сосредоточенно изучал бинты, пропитавшиеся кровью. Владимирцев тоже посмотрел на них, и от их вида ему стало дурно. А потом ему стало дурно от собственного вида, когда он осознал, что сидит практически обнажённый перед молодой девицей, малознакомой и к тому же жутко неприятной.