Но это они ещё рано радовались.

– Постойте-ка! – вдруг воскликнул Савелий Савельевич. – А рука! Рука у него вона какая, изрезанная! Через окно уходил, сегодня, когда я вернулся, ну точно он! А ну иди сюда, наглая морда!

А вот на это действительно нечего было возразить.

– Тихо, тихо, господин Нифонтов! – взяв его за плечи, Сашенька заставила вновь взбунтовавшегося мужчину сделать шаг назад. – Не делайте поспешных выводов, умоляю вас! Наш Ипполит Афанасьевич всего лишь поранился во время операции.

– Ну да, – легко согласился Сидоренко, – как Базаров.

– Какой ещё Базаров? Кто такой Базаров? Это он ночевал у моей Марфуши?

Александра взялась за голову в порыве отчаяния. Аргументы у неё закончились. Но тогда, на счастье Сидоренко, за дело взялась тётя Клава, тоже не знавшая, кто такой Базаров и причём здесь он.

– Савелий, как вас там? Савелич? Миленький, дорогой, успокойтесь Христа ради, на ваши крики сейчас вся больница сбежится! Ни к чему это, у нас приличное заведение, а вы?! Неужели не стыдно, на доктора, на хорошего человека наговаривать! – пришёл её черёд брать Нифонтова за плечи, но она ещё и развернула его подальше от Сидоренко – так, на всякий случай. И заговорила громким шёпотом, акцентируя внимание Савелия Савелича на том, что шуметь в стенах больницы совсем не обязательно: – Ну что вы, право слово! Обычное дело, житейское! Подумаешь, загуляла жена? Но доктор-то наш причём? Вроде и не красавчик-то больно… а вы! Ишь, чего удумали, стыдно должно быть! Ещё назавтра извиняться придёте, когда остынете и поймёте, как глупо себя повели!

Говоря всё это, она потихоньку уводила Нифонтова в сторону лестницы, и тот, как ни странно, покорно шёл за ней. Ближе к последней ступени он начал всхлипывать, доносились его сбивчивые высказывания:

– Но я же люблю её! Но как она… но… но…

А потом, уже наверху, с ним приключилась истерика. Сдали нервы у Савелия Савельевича, и немудрено: не каждый день увидишь, как из окна твоей спальни выпрыгивает некто, очень испугавшийся твоего неожиданного возвращения. А жена, вместо того, чтобы кидаться на шею с заверениями в безграничной любви и верности, сидит на постели, совершенно неодетая, и воет в голос: "Только не убивай, Савушка, только не убива-ай!"

Дверь за ними закрылась, и отчаянный голос Нифонтова уже больше не слышался, но Александра была уверена – тётя Клава утешит бедного Савелия Савельевича, на утешения она большой мастер, больные её любили как раз за широту души и отзывчивость.

Поэтому, успокоившись на счёт Нифонтова, Саша повернулась к своему наставнику и учителю, который, отклеившись от стены, вновь подошёл к раковине и открыл кран. Кровь не останавливалась, нужно было что-то с этим делать.

Таким образом, момент оказался упущен. Да и слабо верилось, чтобы Сидоренко пожелал объясниться. Но мог хотя бы поблагодарить! Однако через минуту полнейшего молчания стало ясно, что благодарить её он не собирается. Ипполит Афанасьевич был мрачен и сосредоточен на своей ране, ничто другое не занимало его более.

Смыв кровь, он достал аптечку с полки, что скрывалась за зеркалом над раковиной, и замер на несколько секунд, столкнувшись с неизбежностью – порезанная рука, как назло, оказалась именно правой, рабочей, а левой Сидоренко мало что мог. Но гордость не позволила обратиться за помощью к своей же ученице, и он, превозмогая боль, принялся за дело вопреки здравому смыслу.

Секунды через три Саша его остановила, не выдержав этого жалкого зрелища.

– Дайте сюда! – грубовато сказала она, силой вырвав проспиртованную вату из его длинных пальцев. И не глядя на этого неблагодарного мерзавца, принялась обрабатывать кровоточащую рану. Сидоренко морщился, но терпел молча, стоически перенося несомненные страдания, ровно до тех пор, пока не увидел иголку в руках у своей помощницы.

– Ты это… того… – невнятно проговорил он, жестом останавливая её. – Может, кого половчее позвать?

– Ага, вот тётю Клаву и позовите! – щедро разрешила ему Александра. – А я с удовольствием на это посмотрю. Сидите уж, Ипполит Афанасьевич! Не волнуйтесь, с живыми я гораздо чаще работала, чем с мёртвыми, хе-хе.

Шутка получилась зловещей, Сидоренко оценил. А так же он оценил то, как блестяще справилась его помощница со своей работой. Он практически не почувствовал боли, до того лёгкая была у неё рука. И шов получился на удивление ровным, хотя сама рана от битого стекла была далёкой от изящества.

Но, несмотря на всю эту блестящую работу, несмотря на своевременную помощь в спасении от разъярённого Нифонтова, несмотря на понятия об обычной человеческой благодарности, когда Александра закончила с раной, Сидоренко сказал:

– Молодец. А теперь приступай к делу! Твой покойник – крайний справа, как обычно, только вчера привезли, – спрыгнув со стола, на который он уселся по своему обыкновению, Ипполит Афанасьевич спустил рукава, пряча рану, и добавил: – Только придётся без меня. Схожу, покурю, мне надо успокоиться, подышать воздухом и привести нервы в порядок!

Вот так.

Без малейших намёков на "спасибо".

Саша опомнилась только, когда хлопнула дверь наверху, и Сидоренко ушёл, оставив её наедине со своей обидой и жесточайшей несправедливостью бытия.

"Да что же это за жизнь-то такая, Господи, ну за что мне всё это?! – яростно спрашивала она неведомого собеседника, глотая слёзы. – Почему же всегда так, почему это всегда происходит со мной?! Это нечестно, нечестно, нечестно! Нечестно, что отца забрали на войну, нечестно, что мать ведёт себя, как… как последняя дрянь! Нечестно, что Волконский, с которым у нас самые что ни на есть общие интересы, ненавидит меня всем сердцем! Нечестно, что Митрофанова смотрит на меня как на пустое место! Нечестно, что офицерик этот разнесчастный, которому я от всей души хочу помочь, не проявляет учтивости и обращается со мной хуже, чем с прислугой! Даже спасибо не сказал за перевязь, подумать только! А этот, чёртов Сидоренко, герой-любовник, чтоб его! Ни "спасибо", ни уж, конечно, "освобожу тебя хотя бы на сегодня от тяжкой участи вскрытия трупов, милая Саша, в знак благодарности за то, что ты заступилась за меня сегодня!" Конечно, нет, зачем? К чему мне ваша благодарность, ваше уважение, ваша отзывчивость! Я же всё делаю бескорыстно, совсем как мой отец!"