– Что «хотя»? – ухватился я за его обмолвку.

– Не знаю, имеет ли отношение…

– Рассказывай, а там посмотрим – имеет или не имеет.

– Выставка была в прошлом декабре, посвященная стовосьмидесятилетию восстания, – хмурясь, сообщил он. – «Времен связующая нить» – так, кажется, называлась. Или что-то вроде того. Так вот я чашу… как бы… в общем, предоставил я чашу организаторам на день.

– Зачем? – изумился я.

– Черт попутал.

– А серьезно?

– А серьезно…

Мне показалось, что Михей несколько смутился. Во всяком случае, долго молчал, подбирая нужные слова. Наконец сказал:

– Дело в том, что тогда Потапов выставил театральный веер, принадлежащий якобы самой княгине Волконской. Ну и я подтянулся.

– Кто такой Потапов? – поинтересовался я.

– Да есть тут один коллекционер. Считает себя круче всех.

Михей сказал это с такой язвительностью, что сам себя выдал. Но я все-таки уточнил:

– Для тебя это было в некотором роде вызовом?

– А то! Конечно.

– И ты повелся?

– Повелся. Решил ему нос утереть. Глупо, да?

– Да уж, не умно. Это и называется «по секрету всему свету».

– Но ведь только восемь часов простояла.

– Как видишь, хватило. Кто-то оценил вещицу по достоинству и при случае слямзил.

Я задумался и, пока думал, машинально насадил по одному заряженному кольцу на безымянные пальцы. Альбинино кольцо сунул в карман, а браслет стал вертеть в руках. Потом натянул его на правую руку и спросил:

– Не этот ли самый Потапов навел?

– Не исключаю, – ответил Михей.

– А Потапов этот – он посвященный?

– Нет. Он так… – Михей сделал такое движение рукой, будто вкручивает лампочку. – Собиратель.

– А может, он и спер?

– Вряд ли. Это маг сделал.

Сказано было с убежденностью, которая не могла меня не заинтересовать.

– Почему ты так решил? – спросил я.

– В лавку приедем, сам увидишь, – ответил Михей.

Тут он был прав, любое разбирательство нужно начинать с осмотра места преступления. И чем раньше к нему приступить, тем лучше, ибо работа по горячим следам зачастую приносит неплохие плоды. Вот почему я быстро сунул кольт в кобуру (сыщик без «машинки» все равно что кот с презервативом) и потянул незадачливого ростовщика на выход.

Лабаз Михея Процентщика со времен первых кооперативов занимает цокольный этаж (а проще говоря – подвал) солидного дома дореволюционной постройки, что стоит на углу Российской и Марата. Дом нежилой, на первом этаже магазины, на втором и третьем – конторы-офисы. Вход в лавку вырублен с торца и оборудован вполне современными механическими жалюзи.

– Видишь? – сказал Михей, когда мы выбрались из машин. – Все чин-чинарем, все как у людей.

Потом еще и постучал ногой по стальной кольчуге, показывая, насколько прочна.

– Лавку сам открывал с утра? – уточнил я.

– Сам, – ответил Михей.

– И жалюзи…

– Были опущены.

– Еще вход есть?

– Нет, этот единственный.

– А окна?

– Нет тут никаких окон. Глухой подвал.

– А вечером лавку кто запирал – ты или продавец?

– Естественно, я. Всегда последним ухожу и сам все запираю.

Михей щелкнул пультом, жалюзи радостно заскрипели и пошли собираться в кучу.

Когда ростовщик сунул ключ в замок двери, я спросил:

– Сигнализация есть?

– Имеется. Утром с пульта снял.

– Неужели выведена на пульт вневедомственной охраны? – подивился я.

– Нет, – ответил Михей и не без гордости пояснил: – Мы тут в складчину своих гавриков держим.

На всем экономит, подумал я. Если человек жаден, то он жаден во всем. За рубль белку в лесу насмерть загоняет, за кроуль – сам удавится.

– А свою защиту накладываешь? – спросил я для порядка, уже догадываясь, каким будет ответ.

И угадал.

– Нет, – ответил Михей и даже не смутился.

Слов не было, оставалось только головой покачать: оказывается, даже для личной безопасности Процентщику Силы жалко.

Это уже шиза какая-то, мысленно поставил я ему диагноз. Тут хороший доктор нужен. Лучше – профессор. А еще лучше – академик Академии медицинских наук.

В лавке пахло по-особенному, именно так пахнет сгустившееся время – сандалом, пылью и прелой стружкой. Михей повел меня через зал прямо в кабинет, но я задержался у стенда с банковскими кредитными билетами. Сразу (наверное, потому что желтоватая) кинулась в глаза «сотка» 1789 года с Екатериной Второй в овале. Улыбка императрицы и самодержицы всероссийской ничем не уступала улыбке Джоконды. Была такой же милой и загадочной. Я засмотрелся.