Я люблю этот город, но зима здесь слишком длинна.

Я люблю этот город, но зима здесь слишком темна.

Я люблю этот город, но так страшно здесь быть одному.

Здесь за красивыми узорами льда мертва чистота окна.

Проезжая перекресток за перекрестком, я подпевал Цою и думал о том, что тоже питаю добрые чувства к своему городу. Нет, никогда Город не станет мне родным (не здесь родился и не здесь хочу упокоиться), но я благодарен ему за то, что дал он мне стол и кров, а главное – возможность исполнить свое предназначение.

А еще я думал о Цое. О Викторе Робертовиче. Когда впервые побывал на его концерте (приезжал он в Город за год до гибели), решил, что он дракон. Ошибся. Трудно было не ошибиться: слов песен не различал, но видел свет между словами. Потом выяснил, что – увы, увы, увы – не дракон. Честно говоря, очень жаль – был бы драконом, пел бы до сих пор.

Дом № 56 по улице Бабушкина оказался ничем не примечательной пятиэтажной «хрущевкой». В подъезде все было задушевно: кошачьи запахи, бодрые надписи на обшарпанных стенах и трупики спичек, присобаченные к потолку. А еще была впечатляющая музыка: из-за оббитой рваным дерматином двери в квартиру № 42 доносились готические навороты.

Звонка я не обнаружил, поэтому постучал. Сначала вежливо, потом настойчивей, а когда не помогло, двинул несколько раз ногой. Любитель тяжелого рока по имени Алексей по фамилии Белобородов даже и после этого подойти не соизволил. Зато открылась дверь напротив. В щель просунула свои бигуди разбитная тетка с сигаретой в углу рта.

– Чего, козел, гремишь? – быстро переместив сигарету в другой угол, спросила она.

– Добрый день, сударыня, – учтивым голосом произнес я. – Будьте Так любезны, подскажите, не здесь ли проживает Алексей Вадимович Белобородов?

Она поначалу опешила от такого подлого к себе обращения, но быстро пришла в себя:

– Леха-то? Тута. Где ж ему еще, козлу-то вонючему. А на кой тебе?

– Повестку ему принес из военкомата. На двухнедельные сборы вызывают.

– Ты, что ли, военкомовский? – не поверила она.

– Да нет, меня тоже хотят забрить, – поделился я доверительным полушепотом и, перейдя на полный шепот, признался: – Но обещали: у пятерых подписи возьму – освободят от повинности.

– Хитрозадый, значит, – понимающе кивнула тетка. – Тогда ладно, тогда колоти. Дома он. Видела, как со смены приперся. Дрыхнет, поди. Он всегда так – придет, накатит и как мертвый. Колоти, не бзди. Колоти, колоти. Пусть забирают. Достал уже своей фрицовской хренотенью.

Сказала, вернула сигарету на прежнее место и хлопнула дверью. С силой. Аж штукатурка посыпалась.

Тем временем музыка в квартире № 42 стихла, и я, воодушевленный этим обстоятельством, стал вновь набиваться в гости.

Минут пять стучал, но никто мне так и не открыл. Разозлившись, я вытащил из заветного кармашка Ключ От Всех Замков и – врешь, не уйдешь! – осторожно вскрыл квартиру. Прислушался – не идет ли кто по подъезду? Никого не было. Я потянул дверь на себя и, шикнув на предательски заскрипевшие петли, быстро вошел внутрь.

Белобородов Алексей Вадимович находился дома. Тут тетка не ошиблась. Ошиблась она в другом: он не спал как мертвый, он и был мертвым.

Хозяин квартиры лежал посреди кухни с проломленным черепом. Лежал он на правом боку с поджатыми ногами, в руке мертвой (вот уж точно мертвой, мертвее не бывает) хваткой сжимал граненый стакан. Видимо, конец наступил мгновенно – как сидел паренек на стуле, так и упал замертво. Поварской топорик, которым был нанесен столь точный и мощный удар, валялся рядом.

В том, что убитый является Алексеем Белобородовым, сомневаться не приходилось – на клапане кармана форменной куртки красовался бейдж с фамилией. И в том, что совершено именно убийство, у меня сомнений тоже не было. Мысль, что кто-то может свести счеты с жизнью, врезав себе по виску кухонным топориком, разумеется, имела право на существование, но я решил над здравым смыслом не глумиться.

Беглый осмотр места происшествия показал, что Белобородов знал своего убийцу. За это говорило и то, что дверь не взломана, и то, что следы борьбы отсутствуют, и то, что кухонный стол сервирован всем необходимым для душевного междусобойчика. Для чего же еще все это могло понадобиться: початая бутылка водки, стакан (родной брат того, что сжимал в руке покойный), пачка сигарет, вскрытая банка со шпротами, разорванная упаковка мясной нарезки, порубленный огурец и раздраконенный пучок петрушки? Только для этого. Коньяк, икра, омары, фуа-гра – для кидания понтов и крутых разводок. Цветы, шампанское, конфеты в коробке – чтоб подругу в кровать затащить. А это – для этого.