— Только не я, честное слово!

Он с серьезнейшим видом изрек:

— Какая жалость…

— Ну, вообще-то это было ожидаемо, разве нет? В конце концов, предполагалось, что я тут умерла.

Темпл прижал ее к себе еще крепче.

— Но ты не умерла, — произнес он негромко, и Мару охватило возбуждение.

Она посмотрела ему в глаза:

— Нет, не умерла.

— И не вышла тем утром замуж.

Она кивнула:

— Верно, не вышла.

Тут он прижал ее к себе так крепко, что между их телами совсем не осталось свободного пространства. И Мару тотчас захлестнуло жаром, словно они говорили о чем-то совершенно другом, а не о том дне двенадцать лет назад.

— Мне повезло, — сказал он и впился в ее губы страстным и долгим поцелуем, обещавшим скорое наслаждение.

Мара же так увлеклась, что не заметила, как Темпл провел ее по всей комнате, так что теперь она упиралась ногами в кровать. Она, удивленная, ахнула, когда герцог без малейших усилий опрокинул ее на простыни и упал сверху.

— Видишь, какая жалость? — с улыбкой сказал он, целуя ее в подбородок. — Ведь такая удобная кровать!..

Ее руки словно сами собой потянулись к нему, и пальцы запутались у него в волосах.

— О, Темпл… — прошептала она.

Его темные глаза пристально уставились на нее. И он, покачав головой, заявил:

— Нет, больше никаких демонов. И никаких воспоминаний.

На глаза ее навернулись слезы.

— Уильям, как ты можешь говорить сейчас такое?

Он улыбнулся и погладил ее по щеке.

— Потому что прошлое — в прошлом. А меня гораздо больше интересует настоящее.

Он был просто великолепен, и Мара, не удержавшись, воскликнула:

— Я люблю тебя, Уильям! — Она хотела, чтобы он нисколько в этом не сомневался. Чтобы никогда не сомневался.

Темпл снова поцеловал ее, и в этом поцелуе была не только страсть, но и нежность. А он, внезапно прервав поцелуй, поднял больную руку над ее головой и сказал:

— Раз уж мы заговорили о настоящем…

Мара поражалась тому, как легко рука двигалась — и так быстро после ранения. Чувствительность в руке возвращалась. И было ясно: хотя Темпл вряд ли сможет драться так, как раньше, он все же будет здоров.

Слава Богу!

А Темпл вытащил из-за ее головы сверток, который Мара раньше не заметила:

— С Рождеством, любовь моя.

Она улыбнулась:

— Рождество будет завтра.

— Нет, завтра мы поженимся. Поэтому Рождеству придется наступить раньше. — Он ухмыльнулся. — Разверни это.

Мара засмеялась:

— Ты похож на мальчишку.

Мальчишки, приехавшие в Уайфон на каникулы (скорее всего все они останутся в огромном поместье на долгие годы), больше не были сиротами — все они стали подопечными герцога Ламонта. Он их защитник. И ее — тоже.

Она провела ладонью по его теплой, чуть колючей от вечерней щетины щеке.

— Спасибо, Уильям.

Он взглянул на нее с удивлением:

— Но ты даже не знаешь, что в свертке!

Мара снова засмеялась:

— Не за подарок! Точнее — за подарок и за все остальное. За то, что любишь мальчиков. Любишь меня. За то, что женишься на мне. За…

Темпл наклонился и прервал поток слов очередным поцелуем. Оторвавшись от ее губ, проговорил:

— Это я должен тебя благодарить, любовь моя. За твою силу. За твое великолепие. За мальчиков. И за то, что ты выходишь за меня. — Он быстро чмокнул ее в губы. — А теперь разверни подарок.

Она оттолкнула его, чтобы сесть, развернула коричневую бумагу и увидела знакомую белую коробку с золотой тисненой буквой «Э». Сняла с коробки крышку, откинула нарядную красную бумагу…

Перчатки!

Он купил ей перчатки. Дюжину пар. Нет, больше. Разных цветов, из разных тканей, разной длины, она и не представляла, что их бывает столько. Желтая лайка, и замша цвета лаванды, и черный шелк, и зеленая кожа…

Мара вытаскивала перчатки из коробки и смеялась, раскидывая их на коленях и по кровати.

— Уильям, ты сумасшедший!

Он взял длинную белую бархатную перчатку для оперы и пропустил ткань сквозь пальцы.

— Я хочу, чтобы у тебя их было столько пар, сколько дней в году.

— Зачем? — удивилась Мара.

Герцог поднес ее руки к губам и поцеловал по очереди каждый пальчик.

— Потому что я хочу, чтобы ты никогда не мерзла.

Это было странно и легкомысленно. И вообще за гранью понимания! И это было самое прекрасное, что он ей когда-либо говорил. А эти перчатки… О, они были прекрасны!